по тысяче патронов. Да и другого добра хватало.
– Я дрался в Акре, – сказал Элиав.
– И что же случилось? – спросил Кюллинан.
– Ты же читал о падении Акры в 1291 году? – спросил Табари. – В тот раз нападали мамелюки, а христиане оборонялись. Но христиане были раздроблены на примерно десять самостоятельных групп: венецианцы, генуэзцы, тамплиеры, госпитальеры… В наше время атаковали евреи, а арабы оборонялись. Но мы состояли из четырех тысяч групп.
– Из четырех тысяч? – переспросил Кюллинан.
– Да. Я был единственным генералом в истории, под командой которого было четыре тысячи армий. Каждая из одного человека. У нас были иракские арабы, которые проникли в город, чтобы убивать. Ливанские арабы, готовые, едва только мы победим, открывать свои лавки. У нас были египтяне, иорданцы, немало сирийцев, несколько саудовских арабов. У меня были палестинские арабы из Иерусалима, Которые не могли разговаривать с арабами из Хайфы. Мне приходилось иметь дело с тремя тысячами отважных тигров, единственным желанием которых было разграбить еврейские лавки. Пусть с евреями дерутся другие арабы, а их дело – грабить.
– Неужто дела были так плохи? – спросил Кюллинан.
– Хуже. Потому что на нижнем этаже караван-сарая расположился тощий, уродливый, злобный араб. Его дядя знал великого муфтия, и тот наделил его особой властью, даже надо мной. У него был ключ от арсенала в подвалах крестоносцев, и без разрешения дяди он отказывался выдать мне хоть одну обойму, а его дядя отказывался и пальцем шевельнуть без одобрения великого муфтия. Он буквально сводил меня с ума. Я молил дать побольше боеприпасов… для отряда, который готовился к вылазке… двести человек. Он отказался их выдать. Как-то я подумал: расстреляю этого урода и заберу у него ключ. Но он, должно быть, догадался, что мне пришло в голову, потому что предупредил меня: «Не думай, что, застрелив меня, ты получишь боеприпасы. Потому что ключ я спрятал».
– И что с ним случилось?
– Когда евреи подошли к городу и готовились к штурму, он спешно перебрался на парусник и удрал в Бейрут.
– А ключ?
– Он взял его с собой.
Натиск арабов, который начался днем 6 мая, должен был окончательно разделаться с евреями, если бы арабы и вечером продолжали давить, продвигаясь от дома к дому, но в силу какой-то причины, которую Готтесман так и не смог понять, в сумерках арабы остановили свое продвижение, дав евреям время перегруппироваться. Но не подлежало сомнению, что защитники города долго не продержатся. Меммем Бар-Эль был совершенно измотан, а Готтесман с трудом держался на ногах. Нервы у него были на пределе, и Илана сомневалась, продержится ли он еще день. Из всей маленькой командной группы только Ниссим Багдади был в хорошей форме, хотя и он заметно похудел.
В этот вечер Пальмах собрался в доме Иланы. На встрече царило мрачное настроение. Обсуждались планы, как продержаться из последних сил. У них еще хватило бы мужества рвануться в атаку, но энергии оставалось лишь на единственную тактику: держаться и ждать; пока они вели разговоры в эти полуночные часы, из вади за кладбищем донеслись пугающие звуки, и Готтесман поежился. Если арабы готовятся к последнему штурму, он должен идти, но…
Затем стали слышны веселые голоса, словно иракцы в красных шапках и «львы Алеппо» в белых рубашках подбадривали друг друга перед вакханалией убийств. Малышка Веред схватила свой ручной пулемет и рывком распахнула двери. Стояла звездная ночь, и голоса стали звучать громче. Это пели мужчины… и женщины. Теперь даже Готтесман мог разобрать слова, дерзко звучавшие в ночи:
Первой подала голос Веред:
– Их, должно быть, сотни. – Она пулей вылетела из помещения, и за ней последовали Багдади и Бар- Эль – он обрел силы, которых, как ему казалось, у него уже не было.
– Идем, Готтесман! – вскочила Илана.
– Я подожду.
– Хорошо. – Оставив его сидеть, она бросила взгляд в открытые двери и торопливо кинулась вслед возбужденным евреям, бежавшим по узким улочкам вниз к кладбищу, но на углу воджерской синагоги она остановилась как вкопанная, оставшись одна в ночи.
– Это ловушка, – сказала она. – Там арабы, и, когда мы спустимся встретить их, другие нападут из-за лестницы.
Она круто развернулась на месте, скинула с плеча ружье и в одиночестве заторопилась к уязвимой точке, но когда, готовая тут же открыть огонь, она оказалась там, то никого не обнаружила, потому что возможные участники предполагаемого штурма были буквально парализованы звуками, доносившимися из вади.
В эту решающую ночь в Цфат прибыли двести бойцов Пальмаха, и появление во главе их Тедди Райха придало новую силу сопротивлению евреев. Сухой, жилистый, возбужденный, он горел тем огнем, который питался пониманием, что альтернативы нет. «Мы удержим Цфат – или нас шаг за шагом оттеснят к морю», – бесстрастно охарактеризовал он положение, с которым еврейским бойцам придется иметь дело следующие восемь месяцев. В выцветшей рубашке хаки, с ручными гранатами, свисающими с тугого пояса на талии, и с револьвером, удобно прилаженным под правую руку, он как-то ухитрялся одной рукой управляться с небольшим автоматом-«шмайсером». Пустой левый рукав был аккуратно приколот к плечу. Он был невысок ростом, но, казалось, его напряженная фигура обрела твердость камня, потому что, когда он собрал всех командиров, одного лишь его внешнего вида хватило, чтобы вселить в них уверенность.
– Нам придется кое-что предпринять, – сказал он.
Кратко представив своих лейтенантов – Габбаи, Зучанский, Гельдценберг, Пелед, Мизрахи, – он отправился на ночное знакомство с Цфатом.
– Вон там ступени, – объяснил Меммем. – На самом верху их – бетонный полицейский участок.
– Сколько в нем засело арабов?
– Около четырехсот.
– Пулеметы?
– Как минимум, тридцать. Оставлены англичанами.
Райх легко переместился на другой конец еврейских позиций и показал на зловещее трехэтажное каменное здание с плоской крышей. – Его обороняют точно так же? – спросил он.
– Да, – кивнул Бар-Эль.
Затем Райх вернулся к середине линии окопов и застыл, рассматривая грозные руины замка крестоносцев, которые господствовали над всем городом, а потом поднялся на крышу еврейского дома, чтобы приглядеться к самому неприступному из арабских укреплений – огромной крепости на горе за городом. Англичане выстроили ее на совесть, и она была неуязвима. У нее были толстые стены, вдоволь припасов и обильные запасы воды. Ее силуэт в ночи не предвещал ничего хорошего. Она казалась такой могущественной и совершенно неприступной для обыкновенного человека. Готтесману, пытавшемуся совладать с собой, показалось, что, когда Райх увидел это чудовищное сооружение, у него перехватило дыхание.
Но если Райх и испытал потрясение при виде арабских позиций, он смог скрыть его.
– Вернемся в штаб-квартиру, – буркнул он. В эти тихие ночные часы он созвал совещание командиров, и никто из тех, кто на нем присутствовал, не смог его забыть. Взяв глубокую миску, он вверх дном поставил ее на деревянный стол. – Ребята, – сказал он, – это то, что нам противостоит. Плоская часть – это холм крестоносцев. По бокам холм разделен на шесть частей. Арабам принадлежат пять из них. Мы держим одну.
Готтесман закрыл глаза. Где-то он уже слышал эти слова: «Каменный дом… бетонный полицейский участок… развалины крестоносцев». Кто-то уже возил такую же миску по столу, и эти звуки эхом отдавались у него в ушах… эхом отдавались. Он уже был готов что-то выкрикнуть, но тут его потрясли слова Тедди Райха. В них было невозможно поверить.
– Итак, – сказал однорукий немец, – вот что нам предстоит сделать. И как можно лучше… – Сухощавый
