– Ты видел и Левитов. Священник не должен брать в жены распутную женщину или неверующую; в той же мере они не имеют права уводить женщин от их мужей… Вот так обстоят дела. Поэтому мы и не можем пожениться в Израиле.
– Минутку! Ведь Веред – вдова.
– И даже более того – она разведена.
– Тогда я ничего не понимаю.
– Я хорошо знал ее мужа. Мы не раз дрались бок о бок с ним – отважный и красивый юный покоритель женских сердец. Веред была просто очарована им, и в тот день, когда мы сняли осаду с Иерусалима, она вышла за него замуж. Но похоже, когда настал мир, он не смог вписаться в него. Он никак не мог понять, что все изменилось, так что им пришлось развестись. Затем, во время Синайской кампании, ему представилась еще одна возможность. Ты не представляешь, чего он достиг, возглавив танковую колонну, и предполагаю, Бог оказал ему милость, даровав смерть в бою. – Он помолчал, вспоминая своего отважного раскованного друга. – Бар-Эль был одним из настоящих героев, которых мне довелось знать. Он действительно был героем.
– Но если Веред овдовела…
– Самое главное в том, что она была разведена. Одно дело, реши я надолго остаться на этих раскопках. Мы бы слетали на Кипр, поженились там, а если бы со временем, когда нашим детям пришла пора жениться, раввины сочли бы их незаконнорожденными, они бы тоже слетали на Кипр. Но я не мог бы войти в кабинет министров, не мог бы попытаться изменить еврейские законы.
– Ты готов отказаться от Веред ради этого поста? – изумленно спросил Кюллинан. Бурная эмоциональность вопроса убедила Элиава, что романтический ирландец готов справиться с любыми проблемами, лишь бы жениться на Веред. И его дядя, который был католическим священником, его отец, который продолжал изрекать глупости, его сестра, его друзья – все могли идти к черту, если он изъявит желание жениться на миссис Веред Бар-Эль. А оно у него присутствовало.
Потрясенная реакция Кюллинана заставила Элиава осторожно подбирать слова для ответа:
– Как ирландец, за спиной которого столь непростая ирландская история, ты именно так и должен был сформулировать вопрос. Но я еврей, и у меня совершенно иная история. У нас две тысячи лет не было своей страны, Джон. Я и еще несколько… нас в самом деле была лишь горсточка… моя жена… муж Веред… и чудесный сефард Багдади, о котором я часто думаю… – Он остановился и после долгого молчания продолжил: – Мы построили страну, в которой евреи со всего мира могут жить еще тысячу лет. Сегодня государству приходится принимать важнейшее решение, имеющее отношение к основам его структуры, и Тедди Райх убедил меня, что я нужен…
– Где?
– В самых важных местах. Вопрос, который ты мне сейчас задал, имеет смысл, когда ты задаешь его как ирландец. Для меня же, как для еврея, он должен звучать так: «Готов ли ты в соответствии с еврейским законом отказаться от Веред Бар-Эль, чтобы помочь сохранить концепцию Израиля?»
– И ты готов?
Элиав уклонился от ответа.
– В ту ночь, когда на этом холме погибла моя жена, наш отряд направлялся в Акку. Веред и ее муж взяли на себя заботу обо мне, потому что я был на грани потери рассудка. Мы штурмом взяли Акку, который защищал Табари со своими арабами. Тридцать наших еврейских бойцов столкнулись с… бог знает, сколько там было арабов. Я как-то обогнал цепь наступающих, вырвался далеко вперед, и меня конечно же убили бы, если бы не эта семнадцатилетняя малышка, которая пробилась ко мне с ручным пулеметом наперевес. Открыв огонь, она расчистила улицу и привела меня обратно, словно я был ее дебильным ребенком. Я до сих пор чувствую, как она держит меня за руку.
– Почему ты не женился на ней?
– Она была куда простодушнее, чем ты думаешь. Ее восхищала отвага Бар-Эля. А когда они расстались, вступили в силу требования к Коэнам. Решиться лететь на Кипр? Я никогда не считал себя этаким лихим авантюристом.
Два археолога замерли в молчании. Они смотрели на минареты Акки, где Веред Бар-Эль огнем прокладывала себе путь, чтобы спасти Элиава, и наконец ирландец сказал:
– Сегодня ты дал мне урок смирения. Я снимаю свой вопрос.
– Спасибо.
– Но беру на вооружение твой. Ты хочешь жениться на Веред – или служить Израилю? – Ответа не последовало, и, помолчав, Кюллинан добавил: – Потому что должен предупредить тебя, Элиав. Ты женишься на ней… прежде, чем я отбуду в Америку… или я заберу ее с собой. И да поможет мне Бог, так и будет.
– Веред дралась за эту страну, – тихо сказал Элиав. – Она никогда не оставит Израиль. Она никогда не выйдет замуж за нееврея.
И двое мужчин спустились с холма двумя различными тропками.
На следующее утро явился первый из двух гостей, чье присутствие могло крепко помешать работе. Профессор Томас Брукс путешествовал по Святой земле, чтобы отснять свою очередную серию фотоснимков, и, поскольку он был влиятельным членом правления Библейского музея, Кюллинан был обязан заботиться о нем во время его пребывания в Галилее. Это была не столь уж неприятная задача, поскольку профессор Брукс так и лучился дружелюбием. Он преподавал историю церкви в маленьком протестантском колледже в Давенпорте, Айова, и имел дополнительный доход, разъезжая по Западному побережью с лекциями «Времена Ветхого Завета» и «Сцены из жизни Христа». Профессор сопровождал их цветными слайдами, которые в сочетании с его подробными объяснениями смотрелись лучше, чем кинофильм. Он был добросовестным ученым, старался быть в курсе последних археологических изысканий и давал своей аудитории живое ощущение присутствия на этом маленьком участке земли, откуда вышли великие религии. Он не позволял себе выступать с лекциями в католических церквах, но подозревал, что в протестантские церкви являлось немало католиков, и он, страдая, включал в набор слайдов и те, которые были интересны именно им.
Он был уже на пороге шестидесятилетия – крепкий кряжистый мужчина, к которому жизнь всегда была благосклонна. Путешествовал он вместе с женой, которая была на несколько лет младше его, – она заботилась о фотоаппаратуре и чековых книжках. Они были симпатичной парой, к которой в Святой земле относились с той же симпатией, как и дома у них, и Бруксы часто помогали богатой вдове составить завещание, по которому все ее состояние отходило Библейскому музею для финансирования раскопок. Они были честные люди, эти Бруксы, и веровали в такого же простого и честного Бога; но, заканчивая свой фототур 1964 года, они были неподдельно расстроены и поделились своими наблюдениями с Кюллинаном.
– Джон, я никак не могу оправдать то, что происходит здесь в Палестине, – сказал профессор Брукс. Как пожилой человек, как член совета, нанявшего Кюллинана, он всегда называл его просто Джоном, но, будучи фундаменталистом, он продолжал называть новое Государство Израиль Палестиной. – Мне все это не нравится.
– Что именно?
– Кому может понравиться огромная канава, которая разрезает пополам Святую землю?
– Они должны обеспечить себя водой, – сказал Кюллинан.
– Понятно. Но мы с Грейс много раз отмечали, что все эти заводы… эти дороги. Честное слово, они сводят на нет те чувства, которые мы привыкли испытывать на Святой земле.
– Так и есть, Джон, – поддержала мужа миссис Брукс. – Помню, когда мы впервые приехали сюда… тогда управляли англичане и все выглядело точно так же, как в библейские времена.
– В те счастливые дни мы и сделали несколько наших самых лучших фотографий, – вздохнул Брукс. – Если бы только в те годы у «Кодака» были более качественные цветные пленки. На наших лучших слайдах красный цвет тускнеет, и мы не можем больше ими пользоваться.
– Но сегодня, – продолжила миссис Брукс, – просто невозможно сделать фотографию, которая перенесла бы аудиторию в Святую землю. Всюду эти города, строятся здания…
– То есть вы решительно противостоите прогрессу? – предположил Кюллинан.
– О, конечно, в мире должен быть прогресс, – согласился Брукс, – но это просто позор – разрушать
