даже сейчас, за неимением лучшего, она вернула себе имя Кёко Синдзё, в ближайшем будущем начнутся поиски новой кандидатуры, в которую можно было бы перевоплотиться. Вы согласны со мной?
Исака и Икари переглянулись. Детектив проговорил:
— Это значит, что ей опять нужно устроиться в фирму, торгующую по каталогам?
Исака, кивнув, согласился:
— Да, потому что опять нужно всё начать с нуля.
«Вот оно!» — Хомма так и ахнул. Однако нечто, непрестанно брезжившее в каком-то уголке его сознания, за разговорами бесследно угасло. Бывает, покажется, что заметил тень рыбы, оглядываешься в полной уверенности — а там одна лишь рябь, и только.
— Ого, да мне уже пора! — сказал Исака, взглянув на часы.
Было без пяти три. В три Сатору и Каттян просили присутствовать на похоронах Склероза.
В конце концов было решено, что копать яму на обочине дороги или в парке не годится, и Исака с женой дали разрешение устроить могилу Склероза в маленьком палисадничке перед окнами их квартиры на первом этаже. На том и порешили. Хоть все жильцы являются собственниками своих квартир, дом у них муниципальный, и на самом-то деле палисадник не считается частным владением. Но кому какое дело, если это уголок под самой лоджией квартиры Исаки и его жены!
Вместо могильной плиты Тамоцу сделал что-то вроде креста из обтёсанных дощечек. В нём, похоже, практическая смётка уживалась с набожностью.
В последнее время на Тамоцу было жалко смотреть. С тех пор как ему объяснили, что Кёко Синдзё не убивала Тосико Сэкинэ, он захандрил, и со стороны это было заметно любому.
— Я тоже приму участие в церемонии, — поднялся с места Икари. — Как в кино — да? «Запретные игры»…
Хисаэ своими руками сделала симпатичный веночек из цветов и даже позаботилась о том, чтобы можно было возжечь курения[20]: «Надо же выразить наши чувства…»
При помощи маленького совка в палисаднике вырыли неглубокую ямку и похоронили ошейник. Сатору и Каттян с превеликой торжественностью совершили этот обряд. Ошейник был совсем новенький, не истёртый, и перед тем, как его закопать, Сатору показал всем вырезанное на внутренней стороне имя собаки.
Тамоцу установил крест. Хисаэ возложила венок. Потом все по очереди возжигали курения и моргали от поднимающегося дыма, сложив ладони перед грудью.
— Теперь Склерозу хорошо? — спросил Сатору, встав рядом с отцом. — Сможет ли его душа найти покой?..
— Конечно сможет!
— Мы ведь от самого сердца… — Икари похлопал мальчика по плечу.
— Летом мы вот тут поставим подпорки, — Сатору указал рукой на перила лоджии, — и посадим вьюнок, чтобы всё лето было красиво.
— Я собирал семена, — отозвался Каттян, — они от вьюнка с большущими цветами!
— Мы будем по очереди высаживать разные цветочки, чтобы весь год цвели, — улыбнулась детям Хисаэ. — Ну, приберите на место совок и вымойте руки. У нас есть пирожные. Пора и помянуть.
— Чего пора? — не понял Каттян.
— Да ничего особенного, иди! — рассмеялась Хисаэ, подгоняя мальчишек. — Ну, всем спасибо! — обернулась она к взрослым. — Надо же, Икари-сан тоже принял участие!
— Только проку от меня никакого…
— Ну, тогда пошли пить чай. А ты помоги мне. — Это уже мужу.
Расходились группами, и, догнав Тамоцу, Хомма обратил внимание, что тот немного не в себе. С недавних пор из него стало не вытянуть и слова. Во время «церемонии» Хомма подумал было, что парень заботится о чувствах ребятишек и ради них старается держаться соответственно моменту, однако похоже, что причина была не только в этом. Он понурил голову, словно прислушиваясь, как где-то в глубине его тела (он и сам не знал, где именно) ноет больное место. А иногда он целиком погружался в свои думы.
— Что-нибудь случилось?
Тамоцу поднял глаза на Хомму, а потом огляделся вокруг. Исака с женой и Икари ушли вперёд и уже огибали угол дома.
— Засела у меня в голове одна мысль… — Парень стряхнул с колена приставшую грязь. — Рыл сейчас ямку совком, ставил крест, и, пока всё это делал, всё время казалось, что когда-то давным-давно уже было такое.
— Ребёнком устраивал похороны домашнего питомца?
Тамоцу покачал головой:
— Нет. Отец у меня зверушек не любил и, хоть плачь, хоть рыдай, не позволил бы дома держать животных. — Парень продолжал бормотать себе под нос: — Странно… Что такое, не пойму… Попробую-ка спросить Икуми! Она моими делами ведает лучше, чем я сам.
— Хорошая жена!
— Так ведь зато и мне ничем нельзя провиниться! По правде говоря, бывает тяжко.
В этот вечер Хомма стал невольным свидетелем того, как Тамоцу звонил домой в Уцуномию и разговаривал с Икуми. Сам он в это время сидел за столом, обложившись собранными к этому дню материалами и своими записями. Ничего другого он предпринять не мог, поэтому в который раз просматривал листок за листком.
Поскольку Тамоцу приехал, оставив дома малыша и беременную жену, Хомма убеждал его без стеснения каждый день звонить своим и узнавать, как там дела. Парень действительно исправно каждый вечер звонил и всякий раз начинал разговор одинаково: «Таро здоров? Как твой живот?» Похоже, что Икуми это уже надоело, и она начала дуться.
— Алё! Это я, — начал Тамоцу, но его, кажется, отбрили. — Ты чего? Это я! Говорю же: я!
Можно предположить, что ему ответили что-нибудь вроде: «Кто это я? Не знаем такого».
Хомма непроизвольно улыбнулся, но при этом подумал, что пора, пожалуй, отправлять Тамоцу назад, к жене. Наверное, он уже успокоился. Даже если и нет — нельзя его здесь держать до бесконечности. У парня — своя жизнь, его дом в Уцуномии, там, где Икуми и малыш. Они уже ждут его возвращения.
— Ну что ты как маленькая! — помогая себе жестами, Тамоцу изо всех сил пытался урезонить жену. — Ну конечно! Конечно волнуюсь! Беспокоюсь за тебя. Да. Что? Да разве я мог такое сказать?!
Хомма уже поднялся было, чтобы уйти, но парень замахал руками и остановил его.
— Дурочка ты! Приди в себя. — Теперь он уже отчитывал жену. — Послушай-ка, я кое-что у тебя хотел спросить, потому и звоню. Ты сейчас сидя говоришь?
Видимо, Икуми постаралась «прийти в себя». Тут и начался разговор. Тамоцу рассказал обо всех событиях дня и поделился:
— Почему-то мне кажется, что я уже рыл однажды совком для кого-то маленькую могилку. Но мой отец — ведь ты знаешь какой, не было у нас в доме ни собаки, ни кошки… Ты ничего не припоминаешь? — Некоторое время он молча слушал жену, потом издал сумасшедший вопль; — Ха! Кружок натуралистов? Дежурный? Я? Ничего себе! Неужели я?
Икуми, видно, ещё что-то добавила.
— Но ты-то откуда это помнишь? Да разве? Рассказывал? А что я писался по ночам до пятого класса? Эго я тебе случайно не рассказывал?
Похоже, разгадка была найдена. Хомма вернулся к составлению графиков, отражающих во временной последовательности факты биографии Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё.
В этот момент Тамоцу опять завопил. Тут уж и Хомма удивился.
— Ах вот что! — Парень кулаком ударил по столику, на котором стоял телефон. — Ну да! Вспомнил! И Сии-тян тоже.
Услышав имя Сёко, Хомма взглянул на Тамоцу. Тот обернулся к нему и энергично закивал:
— Да! Точно! Да, я тогда…
Икуми что-то говорила, а Тамоцу воодушевлённо поддакивал. Видимо, благодаря её подсказкам, память к нему вернулась.
