Он плакал от безысходной и непонятной печали, которая вдруг пронзила его душу. Нобуо положил птенца в карман и, сопровождаемый колким взглядом друга, отправился домой.
Вечером, когда Нобуо, уже переодетый в ночную рубашку, сидел у окна и смотрел комиксы, снизу раздался пронзительный крик Садако.
— Что случилось?
— А вот что… — Садако взбежала по лестнице, сунула под нос Нобуо штаны и трупик птенца.
— Что это? Запихиваешь в карманы всякую дрянь, а у меня чуть сердце не остановилось!
Симпэй, поморщившись, склонился над птенцом, который уже начал пахнуть.
— Что это?
— Голубиный птенец, — тихо ответил Нобуо. Садако, скривившись, схватила тельце и выбросила его в окно.
— Ну, всё. Если в следующий раз устроишь что-то подобное, я за себя не отвечаю, пусть отец с тобой разбирается. Прямо как побирушка какая-то, все подбирает… — пробормотала Садако. — Ты же должен понимать, что, если птенца положить в карман, он задохнется. Слава богу, тебе уже восемь лет.
— Да я же не живого положил, а мертвого. Симпэй посмотрел на Нобуо.
— Ну да, в карман…
«Интересно, что сейчас делает Ки-тян?» — подумал Нобуо. Он вспомнил зрачки Киити: когда они увеличивались или суживались, где-то в глубине их на мгновение загорался холодный огонек.
Нобуо поискал глазами плавучий домик. Странные глаза Киити, белое лицо молчаливой Гинко, запах матери, который странно волновал мальчика, и желтый свет лампы… Там, в темноте, на волнах бился домик.
Наступил праздник храма Тэнмангу.[22] Нобуо лежал на полу в плавучем домике и смотрел, как вниз по Досабори-гава плывут празднично украшенные суда. Теперь он почти каждый день появлялся в плавучем домике. Он шел сюда не для того, чтобы поиграть с Киити и Гинко. Ему хотелось быть рядом с их матерью — бледной, изможденной женщиной, всегда влажной от пота.
Конечно, Нобуо не понимал, откуда шел влекущий его непонятный, странный запах, как не осознавал до конца и то, что творится в его душе. Однако мать Киити и Гинко больше ни разу не приглашала его в свою комнату.
По реке снуют суда с мужчинами в юката[23] и женщинами в костюмах гейш. Вслед за ними несется музыка.
В ответ из прибрежных домиков раздаются голоса. К игривым женским голосам примешиваются грубоватые окрики пьяных мужчин. А суда все идут и идут, и нет им счета под палящим летним солнцем.
Когда лежишь на животе в полутемной комнате и смотришь на слепящее солнце на улице, то и эта музыка, и эти вереницы судов кажутся обрывками какого-то давнего сна.
— А я хочу пожить в обычном доме, как у вас. — Киити свесил голову за борт, и под солнцем его волосы кажутся неестественно светлыми.
С тех пор как семья поселилась здесь, не прошло еще и месяца, а из мэрии уже пришло предупреждение о том, что нужно уезжать. Нобуо не знал, что уже несколько лет им не разрешали оставаться на одном месте больше двух месяцев, и все это время судно скиталось по реке.
Киити подбрасывал камешек. Он пробовал повторить фокус Симпэя. Но камешек выскользнул из рук Киити и упал в реку.
— Нобу-тян, отец велел тебе домой идти, — сказала Гинко.
Садако очень полюбила девочку. Обычно молчаливая, с ней Гинко становилась разговорчивой, и в этот день Гинко одна была в гостях в доме у Нобуо. Хотя ее и не просили, девочка усердно помогала убирать в столовой и даже стирать. Бывало, Гинко задерживалась у них допоздна, и тогда Садако провожала девочку до Минато-баси.
— Мама твоя сильно кашляет, врача вызывали.
У Садако был приступ астмы. В межсезонье иногда доходило до того, что ей приходилось лежать, но в разгар лета болезнь подступила к ней впервые.
— Что там случилось? — подала голос из соседней комнаты мать. Нобуо стал жадно прислушиваться.
— У тети кашель, и дышать ей тяжело.
— Беда-то какая… Нобу-тян, беги скорее домой. И давно у нее это?
— У нее астма.
— Это же не болезнь, а прямо наказание Божье.
Нобуо собрался было уходить, но вдруг остановился и громко окликнул: «Тетя!», хотя вовсе не собирался что-либо сказать.
— Да?
Нобуо даже не думал, что он сейчас скажет. Он вспомнил, как так же окликнул мужичка с подводой.
— До свидания.
Женщина тихо попрощалась с ним.
Киити проводил Нобуо до подножия моста.
— Пойдем на праздник в храм, а?
У храма развернулось множество маленьких торговых палаток. В этот вечер Симпэй обещал сводить сына на праздник. Садако лежала в постели, кашель ее не отпускал, хотя приступ, похоже, прошел.
— В этот раз мне что-то сильно худо стало. Доктор завел разговор о том, что надо менять место жительства:
— Воздух здесь все грязнее становится, и вам это не пойдет на пользу.
— Так ведь муж один не сможет в столовой управляться, да и ребенок еще маленький.
— Ваша болезнь зависит от того, каким воздухом вы дышите, и я думаю, что вам нужно на какое-то время уехать. Подумайте, посоветуйтесь с мужем.
В праздник от покупателей отбоя нет, и для торговцев это самое время. Молодежь в праздничных хаппи пьет лимонад даже на улице, потому что в палатках все не помещаются.
— Может, вы шербета поедите? — окликнул Симпэй собравшегося уходить врача.
Врач сказал мужу то же самое, что и Садако:
— С каждым годом приступы будут все чаще и сильнее. Лекарства, конечно, помогают, но они ослабляют организм. Самое правильное — переехать в другое место, туда, где воздух чище.
— Мы подумаем.
В тот день столовую закрыли сразу же после обеда. Симпэй и Садако долго разговаривали. Из окна второго этажа было видно, как вниз по реке идут по-праздничному украшенные суда, но где-то на середине Адзи-кава они разворачивались и опять направлялись вверх по течению.
— Мы тут такое хозяйство развернули, а теперь вот переезжать…
— Так-то оно, конечно, так. Но мне кажется, что это как раз и повод, чтобы переехать.
Действительно, для Симпэя это был шанс, чтобы решиться на переезд в Ниигату.
— Там и земля подешевле. Денег мы как-нибудь вдвоем соберем, сложимся. Помнишь, хозяин китайского ресторанчика из Кавагути-тё говорил, что если я надумаю столовую продавать, то он сразу готов купить.
— Да многие говорили… Ну и что? Я — против. Чем мучиться, новое дело открывать, лучше здесь остаться. Пусть мы не шикуем, но нам хватает. Может, тот знакомый на твои деньги надеется и потому зовет тебя, а?
Нобуо знал, что отец собирается открыть авторемонтную мастерскую.
— Я просто подумал, что в Ниигате воздух почище, а вовсе не горю желанием жить шикарно. Ты же одна не можешь уехать. Если уж так-то…
— Неправда, ты просто мою болезнь используешь как предлог, чтобы переехать в Ниигату. Вот и придумываешь причины.
Садако осеклась и, отвернувшись, заплакала. Ее плач смешался с шумом праздника, который донес
