решение приняла она сама.
Белинда приняла душ, подушила виски любимыми духами, завернулась в пушистый банный халат и принялась аккуратно укладывать вещи. Надо подготовиться к отъезду. Финалу сказки ничто не должно помешать.
Мэтью Карлайл быстро прошел по темной балюстраде, остановился перед знакомой дверью, стиснул кулаки.
Снизу доносился бессвязный шум последнего Бала. Джош прав, все кончается обыкновенной пьянкой.
Он осторожно нажал на ручку, потом передумал и постучал.
Она просила не торопить ее. Он не будет торопить. И торопиться тоже не будет. Но сказать — должен.
И тут из-за двери донесся звонкий и чистый голос Белинды Карр:
— Заходи, Мэтью!
Он толкнул дверь — и словно шагнул в омут.
В комнате было почти совсем темно, только маленький ночник горел на трюмо, и его свет двоился в зеркале, чуть прибавляя освещения.
Белинда стояла посреди комнаты, спокойно опустив руки, высокая и статная, босая, с распущенными по плечам волосами. Даже в полумраке ее глаза сверкали, а на губах виднелась растерянная, робкая улыбка. Мэтью почувствовал, как у него перехватило горло. Откашлялся и хрипло произнес:
— Я тебя везде искал. Прости, что оставил одну.
— Ничего. Мне нужно было немного побыть в одиночестве.
— Белинда…
— Подожди. Пожалуйста, дай мне хотя бы начать. Я ужасно боюсь опять сказать какую-нибудь ерунду.
— Я слушаю…
— Я хочу сказать тебе спасибо. За эти пять дней, за то, что ты был со мной откровенен и добр, за то, что я изменилась. Еще я хочу сказать тебе… Ты — самое лучшее, что происходило со мной в жизни. Теперь мне ничего не страшно. Наше время истекает, Мэтью, и это ничего, это правильно, ведь всему на свете положено заканчиваться. Моя сказка про Синдереллу и бал подходит к концу, но я не грущу. Я счастлива. И еще я думаю, что сказкам обязательно нужно заканчиваться ПРАВИЛЬНО. Ну вот… А теперь…
За окном вдруг ударил раскат грома, мгновенно и сильно хлынул дождь, и духота сменилась острой свежестью наэлектризованного и влажного воздуха. Мигнув, погас светильник, но теперь Мэт различил бы лицо Белинды и в кромешной тьме.
Она шагнула к нему, протянула руки и обвила его шею. Он хотел сказать миллион ненужных, глупых, вежливых слов, хотел уверить ее, что она вовсе не должна делать того, что не хочет и в чем не уверена, но в этот момент — быть может, от ее прикосновения, быть может, от чего-то неведомого — все вокруг изменилось.
Уже знакомое темное Нечто радостно рванулось из глубины души, заклубилось теплым сумраком, а потом в самой сердцевине этого сумрака полыхнуло пламя.
Мужчина со стоном прижал женщину к себе, ощутив ее дрожь и ее желание, горячей волной затопившее все вокруг. Дальше началось что-то и вовсе невероятное.
Они менялись — и оба чувствовали это. Жалкие, робкие, закомплексованные люди средних лет остались там, в уютной комнате фешенебельного лесного отеля, но они имели очень слабое отношение к тем существам, которые сплетались в объятии посреди океана тьмы.
Он рванул душивший его галстук, и пальцы женщины торопливо побежали по неудобным пуговицам крахмальной жесткой сорочки. Упал на белый ковер фрак, вся одежда змеиной кожей сползала с него, и он радовался освобождению.
А потом упал теплый мягкий халат — и она оказалась в его объятиях совсем обнаженной, горячей, нежной, шелковой на ощупь и сладкой на вкус.
Они не целовались — пили друг друга, растворяясь и умирая от нежности и страсти. Сильные руки мужчины — и нежные руки женщины. Два сердца, стучащих в унисон, два дыхания, даже прерывающихся одновременно.
Все это время где-то на краю сознания билась голубой молнией одна мысль: она просила не торопиться!
И он старался. Он сдерживал не себя — целый океан мощи и страсти, водопад желания, смерч вожделения. Единственное, о чем кричала тьма внутри него, — возьми ее немедленно, сейчас, скорее, иначе не выдержит и взорвется весь мир, вся Вселенная, и в этой вспышке вы оба просто испаритесь!
Но он обещал ей не торопиться. И сдерживал напор.
Она еще помнила прикосновение к своему телу собственных рук. Так вот, то были грубые и неумелые прикосновения.
Теплые руки мужчины так нежно касались ее кожи, так бережно ласкали напряженную грудь, так трепетно — но и настойчиво — готовили ее плоть к чему-то большему, что вся она превратилась в один огромный костер желания, беспрестанно требовавший поддержки.
Он легко вскинул ее на руки — и ее это не удивило. Она не чувствовала своего тела, не знала силы земного тяготения. Невесомая и парящая во тьме, она изо всех сил цеплялась за его шею, губами сцеловывала капельки пота, казавшиеся ей слаще меда, стонала от радости и плакала от счастья…
Она была вся в нем, под ним, — но как бы наблюдала себя со стороны и впервые в жизни восхищалась собственным телом.
А потом ласки стали отчаяннее, поцелуи — горячее, и она перестала что-либо ДУМАТЬ. Только — ЧУВСТВОВАТЬ…
И когда не осталось сил сдерживаться, когда все законы логики разом оказались еще неоткрытыми человечеством, когда и само человечество показалось фантомом — тогда океан тьмы тихонько взревел, вознося на гигантской волне два тела, ставших — одно, к невидимым небесам, и они умерли в один миг от счастья и радости, а потом тут же возродились, юные и беспомощные, словно самые первые души на новорожденной Земле, и тьма превратилась в полог ночи, усыпанный звездами, а слезы на щеках женщины стали дождем, стучавшим в окна…
Распахнувшийся в небо потолок принял тихий вскрик женщины, глухой стон мужчины, а потом и мерное дыхание влюбленных, уснувших в объятиях друг друга.
12
Мэтью Карлайл проснулся и улыбнулся просто так, в никуда.
Он был молод и силен, он мог обнять весь мир, да только на что ему мир, когда в его руках — Белинда.
Ее теплые волосы рассыпались у него по груди, ее тихое дыхание согревало ему сердце. В окно заглядывал неуверенный по причине дождливости день, но для Мэтью все равно светило солнце.
Господи, как все просто-то оказалось! И не было всех этих лет одиночества, скучных и долгих ночей, заполненных рутиной дней… Все разом встало на свои места, и незачем придумывать себе занятие на выходные, потому, что на ближайшие тридцать, — а если повезет, то и сорок-пятьдесят — лет его занятием станет Белинда Карр.
Она зашевелилась, потянулась в кольце его рук, и он не удержался, погладил упругую округлую грудь, на которой — о ужас! — алыми цветами расцветали следы их безумной ночи, его поцелуи.
Белинда откинула голову на подушку и с серьезным видом стала смотреть на него, словно проверяя: изменилось ли что-то?
Зато потом снизу раздался сигнал «хаммера», и они подскочили, как ужаленные, заметались по комнате, оба голые, заспанные, но совершенно этим не смущенные.
У Белинды вещи оказались собраны, а Мэтью пришлось воровато ретироваться в свою комнату и
