бесследно исчез. Больше мама о нем никогда не слышала. Жена Сафонова осталась, ее пожалели из-за троих маленьких детей и оставили ей дом. Однако она совершенно упала духом от пережитого и долгое время не могла прийти в себя. В итоге на плечи бедной мамы упали все заботы — о доме, о детях, и даже о пропитании. Мама нашла выход — понемногу пекла разные изделия и продавала, а еще часть дома сдала под квартиры. Этих денег хватало на весьма скромное существование, но они к этому быстро привыкли.
Уже точно и не припомню, в каком году это произошло, когда эшелон военных возвращался из Средней Азии, где они участвовали в боевых действиях. На станции тогда выгрузили раненых и больных, разместили их по больницам и квартирам. Так и случилось, что иностранный доброволец Карл Людвиг Тальберг очутился в небольшом русском городе с диагнозом «тропическая лихорадка», где ему пришлось долгое время лечиться, а в итоге пришлось и уволиться из Красной Армии. В поисках квартиры после госпиталя судьба привела его в дом Сафоновых, где снял он крошечную комнатку. Пожитков у него было лишь кожаный саквояж да чугунная маленькая сковорода, а потому и самого маленького угла ему хватало.
Спросишь, почему твой прадед не вернулся на родину, где остались мать с двумя сестрами? Не знаю, наверное, политическая обстановка не позволила. Сейчас уже трудно сказать. В любом случае, судьба распорядилась благосклонно, он встретил женщину, которая выстрадала право на жизнь и на маленькое счастье. Это была моя мама.
Помню, долго в туалетном столике лежало папино письмо, написанное очень мелким почерком, зелеными чернилами. Я тайком пробовала читать, но потом отказалась от этой затеи, а жаль — письмо было о его симпатии и чувствах к ней. Жаль, что не сохранилось оно, такое нежное, искреннее, жаль, что много утеряно и уничтожено фотографий, долго хранившихся в большом кожаном портфеле, это память, которую я бы с радостью передала тебе. Жаль, что ты не сможешь прочесть о таких сильных чувствах, потому что это помогло бы тебе лучше понять твою маму.
Глава 15
Мишкиному возмущению не было предела. Он гневно смотрел на шахматную доску и прикидывал, кто мог здесь поработать. Он отлучился всего лишь на час в Центральную заводскую лабораторию, оставив недоигранной партию с Герой, вернулся — а на доске полный бардак.
Гера, Лисицкий Георгий Иванович, инженер лет тридцати четырех. Работяга, каких поискать. Умница и скромняга, говорили о нем на заводе. Он был из категории тех тружеников, на которых, как правило, всегда все ездят, потому что они усидчивы и безотказны. Отличался он феноменальной памятью — стоило ему один раз услышать, он тут же запоминал, словно магнитофон, и легко мог впоследствии дословно все воспроизвести. Худощавый с арийским носом похожий на «ганса», успешно окончив институт, он приехал в их город на радиозавод по направлению из Питера. Думал на пару, другую лет. Оказалось навсегда. Как часто бывает, временное оказалось самым постоянным. Встретил здесь свою любовь, женился, обзавелся детьми. Страстно любил шахматы, рыбалку, ковыряться с женой в саду. Скромный, открытый и отзывчивый, он быстро снискал уважение и симпатии сотрудников.
Гера был из разряда чудаков, ярым последователем учения Порфирия Ивановича Иванова. В любое время года по утрам и вечерам он под любопытными взглядами многочисленных соседей появлялся на лужайке рядом с детской песочницей, неся два ведра с холодной водой. Стоя босыми ногами на пяточке, который уже покрылся ледком, он обливался. При этом от его тела облаком поднимался пар. Что интересно, капли воды на раскрасневшейся коже тут же испарялись. Поблагодарив громко вслух природу за подаренное здоровье, он брал ведра в руки и спокойненько шлепал к родному подъезду.
Когда дел был не так уж много, он и Миша от скуки поигрывали в рабочее время в шахматы. В лаборатории находился огромный ящик из пенопласта типа пенала с задвигающейся крышкой. В нем периодически проводили климатические испытания электронных блоков, засыпая в него сухой лед. Пристроив внутрь ящика шахматную доску и выдвинув наполовину крышку, сотрудники частенько коротали время за игрой. Когда кто-нибудь из посторонних или начальства входил в комнату, они просто-напросто задвигали крышку и вели непринужденную деловую беседу. А потом спокойно доигрывали. Но на этот раз за Мишу уже явно доиграли.
— Ну? И кто здесь хозяйничал? — возмущенно спросил Миша, оглядев окружающих. — Кто тут руку приложил? Кузя-хорек что ли тут опять отирался?
— Не поверишь. Шеф.
— Какой еще шеф?
— Наш шеф. Евгений Михайлович.
— А он откуда узнал, что мы играем?
— Пришел, помотался по лаборатории, поглазел по углам, спросил, почему пыль не вытираем, потом от нечего делать крышку сдвинул. Смотрит — шахматы. Давай, говорит, сыграем. Ну и стал за тебя доигрывать. Влепил мне мат через пять минут. Вот так-то.
— М…да, кончилась лафа, — грустно протянул Миша. — Поиграли…
Неожиданно в комнату влетел, как метеор, дерганый Федор Федорович, подсел к Тихонову, подсунул ему клочок миллиметровки с нарисованной электрической схемой. Схемка представляла собой генератор, излучающий определенную частоту, при которой комары, если не дохли тут же тысячами, то в испуге разлетались подальше, в разные стороны. Для рыболовов и туристов вещь прямо незаменимая. Пришлось Мише покорпеть над его идеей пару часов. Не дав ему закончить паять эту схему, вновь примчался «Федя» с еще одной глобальной идеей. Вид у него был возбужденный, черные глаза лихорадочно блестели, ширинка была нараспашку. Похоже «ценная мысля» осенила его в туалете под звуки падающей струи, когда он топтался перед писсуаром.
— Миша, спаял? — с ходу бросил он.
— Не все еще, чуть-чуть осталось, Федор Федорович. Через минут пять-семь будет готова.
— Бросай ее ко всем чертям собачим, потом доделаешь! Давай листок, я тебе сейчас другую схемку набросаю!
— Извините, Федор Федорович, но для начала ширинку застегните.
— А черт! Забыл! Женщин нет? — смутившись, он оглянулся по сторонам. — Спасибо, что заметил!
Присев рядом, он быстренько накидал новую «гениальную» схему.
— Федор Федорович, не успеем. Уже вечер скоро. Не до утра же сидеть!
— Ну, хоть начнем. Ты пока подумай, а мне надо к конструкторам заглянуть.
Миша скорчил недовольную гримасу. Уже который день он задерживается и не видит Лику. Обычно перед уходом он забегал к ней, на остановке, слившись с толпой, подходил и стоял рядом с ней, пока не появлялся ее автобус. Извержение идейного вулкана Белова было совсем некстати.
Около пяти вечера к ним вновь заглянул Кузя, в руке на этот раз у него был карандаш, в торец которого была глубоко, намертво, воткнута большая канцелярская кнопка. Он устроился рядом с Мишей. Тихонов не отрывал головы от схемы, игнорируя Кузю. Обычно его визиты не заканчивались ничем, кроме проблем. Кузя высидел молча ровно полминуты.
— Спорим, не сможешь вытащить кнопку двумя пальцами.
— Серега, вали-ка подальше. Не видишь, некогда мне всякой ерундой заниматься. Кстати, что у тебя с лицом?
— После вчерашнего в себя никак не приду. Морда опухла, глаза продрать не могу.
— Оно и видно. Только не от этого опухла.
— А от чего же?
— От наглости, дорогой.
— Ну, уж скажешь.
Кузя, нисколько не обидевшись, направил свои стопы к плечистому Витьку, который, сгорбившись, корпел над кальками и исправлял допущенные Светкой ошибки.
