Она зажмурилась и представила, что вот сейчас Толик зайдет в комнату и спросит, кто такой Миша. А она не будет знать, что ответить. Она будет чувствовать себя преступницей, хотя единственное ее преступление состояло в ее любви. Ну почему она такая слабая? Почему не может рубить узел одним махом?
Толик действительно зашел, увидел ее закрытые глаза и вышел. Хорошо, что не стал тревожить из- за звонка Любы, подумал он. Лика стала совсем чужая, он почти не слышит ее голоса. Она даже не знает, что он сегодня представлен к награде за свое изобретение. Ей, скорее всего, неинтересно. И не до этого. Чем она живет? Он отгонял от себя мрачные, въедливые мысли, не обращал внимания на намеки мамы. У него была цель — наука, и он старался сосредоточить все свои усилия на этом. Скоро он станет признанным ученым и, возможно, Лика передумает. Возможно, она увидит, что все не так плохо. Впрочем, даже если она уйдет потом, он не станет ее держать. Не станет ломать ей жизнь. Но не сейчас — сейчас у него так много важных дел, тратить силы на решение семейных проблем было бы преступлением. Уж лучше закрыть глаза и делать вид, что ничего не замечаешь. Она согласилась жить с ним под одной крышей — и хорошо. Пока хорошо. Пока его это устраивало.
Глава 17
Утром она проснулась от телефонного звонка. Противогриппозный порошок, которым напоил ее Толик, содержал в составе легкое снотворное, и она проспала крепким сном на том же диване, где и уснула, даже не слышала, как Толик ушел на работу. Звонок оглушил ее, и спросонья она слегка растерялась — где она, сколько времени, почему солнце так ярко светит, она опоздала на работу? Резко вскочила. Легкая, тупая боль в затылке напомнила о болезни. Телефон настойчиво звенел.
— Алло? Привет, Любаша.
Голос хрипел, горло нещадно жгло.
— Совсем разболелась?
— И не говори. Все тело ломит. Сегодня вроде чуть получше, может, до завтра уже оклемаюсь.
— И не думай! Тебя послушать — так тебе еще неделю валяться. Без тебя завод не рухнет, а здоровье дороже.
— Спасибо тебе, что беспокоишься. Я слышала, как ты вчера звонила, сил не было подойти.
В трубке зазвенел Любашин смех.
— Я, конечно, хорошая девушка, но все же звонки — не моя заслуга. Я вчера и не знала, что ты ушла рано. Твой рыцарь мне новость принес.
Лика улыбнулась. Какой же он милый и смешной, ее мальчик! Строго следует запрету не звонить домой, но находит пути узнать о ней.
— У меня тут еще новость. Ты вообще можешь говорить?
— Могу. Толик ушел, я одна. Представь, вчера он даже мне лекарство дал, неожиданная забота.
— Хм, это хорошо. — Люба слегка замялась. — Значит, можешь говорить? Тогда пусть он сам тебе скажет
— Кто он?
Трубку уже выхватил Тихонов.
— Лика? Ликуся? Что случилось? Что, совсем плохо, да? Может, привести что-то? Лекарства, фрукты, малину? Ты скажи, я передам.
— Спасибо. Но я в порядке. Обычный грипп. Пару дней — и пройдет. До субботы обещаю выздороветь, малыш.
— Обещаешь?
Надо же, даже не стал спорить. Обычно он яростно сопротивлялся, когда она его называла Малышом. И хотя Малыш был на две головы ее выше и в два раза шире в плечах, он все равно был для нее малышом — своей чистотой, своим прямодушием. При этом она вовсе не думала, что он инфантилен или наивен. Наоборот, в житейских ситуациях он был куда более приспособлен, чем многие более старшие ее знакомые, но все то хорошее, что может пронести человек с детства во взрослую жизнь, Миша сумел сохранить.
— Обещаю, Малыш. Ради нашей с тобой встречи я сумею одолеть любую болезнь.
— А я тебе сюрприз приготовил.
Да же по его голосу можно было догадаться, как сияет при этом его лицо.
— Какой сюрприз? Что ты еще придумал, а, Мишка?
— Подойди к окну.
— У меня все тело ломит, а ты меня заставляешь вставать!
— Подойди, подойди, иначе не увидишь.
— К какому окну?
— То, которое во двор выходит.
— Ну, хорошо, подожди.
Лика, ойкая, встала с дивана и, придерживая одной рукой телефон, другой трубку у уха, подошла к окну. Внизу играли дети под неусыпным надзором бабушек и нянь, стояли машины вдоль тротуара. Ничего необычного, все также, как и раньше.
— Подошла. Куда смотреть?
— Ничего нового не видишь?
— Нет, не вижу! Не томи! Что я должна увидеть-то?
— Внимательней смотри! На соседний дом посмотри, тот, что слева. Видишь?
Ей пришлось приоткрыть окно и перегнуться, чтобы увидеть торцевую стену соседнего дома. Она чуть не выпала из окна от увиденного. На торце соседней пятиэтажки, на самом верху была видна надпись, выведенная огромными красными буквами: «Я люблю тебя, Лика!». И рядом — совершенно по-детски нарисованы цветочек и солнце.
— Сумасшедший… — прошептала она. — Мишка, ты сумасшедший! А если бы сорвался?
— Ну, ведь не сорвался же, как видишь! Спроси у Любаши — стою тут целый и невредимый.
— Как же тебе удалось туда забраться?
— Славка страховал, он же у нас великий дока по альпинизму.
— Значит, вы оба сумасшедшие. Мишка, я тебя умоляю не делать больше таких глупостей.
— Тебе не нравится?
Нотки обиды в его голосе рассмешили ее.
— Нравится, Мика, очень, только я не хочу ради минутного «нравится» тобой рисковать. Договорились?
— Посмотрим, — пробурчал он. — К тебе, когда еще можно будет позвонить?
— Не знаю, Миш. Я сама тебе вечером позвоню, если смогу. Не грусти, скоро увидимся, скалолаз ты мой ненаглядный!
Она еще раз посмотрела на надпись на стене. Господи, как трогательно все это, в самом деле. Сердце сжалось от нежности. Разве так бывает? Разве так еще бывает в этом мире? Ей хотелось закричать на весь двор — вот, смотрите, все смотрите наверх, это он, мой Малыш, он это для меня, для меня одной! Крик какой-то из соседок отвлек ее. Она вновь посмотрела вниз. Никто не смотрел наверх, никто не замечал чуда, произошедшего у них под боком. Даже если и заметят — это будет лишь лишним поводом посплетничать! Они видят друг друга каждый день и думают. Что знают жизнь каждого вдоль и поперек. Они не умеют читать по глазам. Они не забыли, что такое прислушиваться к сердцу. Для них важна только видимая часть жизни. Почему она так о них судит? Она и сама не знала. Ожесточилась, скорее всего, за годы, проведенные под их пристальными взглядами. А теперь есть повод возмутиться и осудить ее,
