прибоя.
9
Они плыли почти у самой поверхности океана и рассматривали серебряное дно. Они держались за руки, и вскоре Нелл с удивлением поняла, что двигаются они очень быстро.
Потом Том неожиданно ушел на глубину, проплыл под нею, а она вспомнила, что на ней совсем нет одежды, и от этого стало жарко, и страшно, и весело, и тогда она тоже ушла почти к самому дну, предварительно успев глотнуть на поверхности воздуха.
Он плавал вокруг Нелл и думал о том, что ничего нет красивее, чем обнаженная женщина в ночном океане. Не всякая, притом, женщина, а его Нелл. Золотая Нелл. Русалка Нелл.
Они одновременно пошли наверх, за воздухом, и в какой-то момент отказались совсем рядом — вытянувшиеся стрелой, обнаженные, гибкие, прекрасные. Наверху Том с тревогой заглянул в глаза Нелл, но в них отражалось только безумие серебра, и тогда он рискнул протянуть под водой руку и коснуться ее груди.
Нелл показалось, что мир вокруг взорвался в ослепительной вспышке ядерного катаклизма. Свет вспыхнул у нее в мозгу, яркий, слепящий свет, и тело стало совсем уж невесомым и чужим. Она выгнулась, скользнула всем телом по его замершей руке, потом медленно обогнула его по кругу и нырнула в спасительное безмолвие океана.
Том последовал за ней. Они стремительно скользили под водой, словно пара дельфинов, и с каждой секундой все смелее касались друг друга — плечами, бедрами, коленями, руками. Тело Нелл горело серебром, и он не мог насмотреться на нее, а когда отводил взгляд, то видел, что и она рассматривает его, жадно, ласкающе, соблазнительно — Том и не знал, что взгляд женщины может быть таким.
В какой-то момент их руки встретились, и это было началом конца, потому что ядерную реакцию нельзя прервать, можно только спровоцировать, и температура крови неуклонно поползла вверх, а сияние серебряных садов стало нестерпимым.
Когда жар их тел стал почти невыносимым, вода показалась им ледяной, и тогда они прижались друг к другу, чтобы согреться. В полном молчании, окутанные серебряным шлейфом, они кружились в созданном ими круговороте, и не могли оторваться друг от друга. Не объятия, нет. Это сплавились два тела, кожа стала единой, и кровь — общей, а стук сердец превратился в ровный гул, бьющийся в их разгоряченных головах.
Взял ли он ее? Отдалась ли она? Или все было наоборот, и женщина сама притянула мужчину к себе, и сама стала морем, и небом, и землей, и огнем? Они не знали. Их не было.
Века проносились над океаном, и не было нужды подниматься наверх за воздухом — они пили дыхание друг друга, не размыкая рук, не расплетая ног, не отрываясь от губ — губами и не задумываясь, что с ними происходит.
Потом — как-то неожиданно — они оказались на мелководье, и теперь их плечи и головы овевал ночной ветер, доносящий миллионы ароматов: цветущих диких роз, гниющих водорослей, соли и зелени, горячего песка и влажных птичьих перьев. Ничего этого для них не было, потому что они были всем — океаном, песком, водорослями, птицами, цветами, небом, тьмой и яркой вспышкой сверхновой звезды под стиснутыми веками.
А земля упорно тянула их на берег, звала вернуться, и в один из сотен тысяч мигов они вдруг стали неловкими и тяжелыми, ступили на землю и покатились по ней, не в силах устоять даже на коленях, и женщина счастливо вскрикнула, почувствовав на себе тяжесть тела мужчины, и земное притяжение еще сильнее связало их тела в единый пылающий факел страсти, нежности и нетерпения.
Губы Нелл на его груди… Прерывистое дыхание… непонятные, глупые, невнятные слова, клятвы, которых не исполнить, обещания, которым не нарушиться… Золотая кожа, золотые волосы… Тонкие пальцы впиваются в широкие бронзовые плечи, скользят по гладкой коже, и от каждого ее прикосновения в сердце Тома вспыхивает маленький костер. С частотой примерно тысяча вспышек — в секунду.
Руки Тома, тело Тома, запах Тома, карие горячие глаза, в них испуг, и восторг, и страсть, и нет больше десяти лет, нет высоких крепостных стен и сторожевых башен, есть только безграничное изумление, остывающее на искусанных и счастливо улыбающихся губах — где же ты был, мой мужчина?
И что с нами тогда сделалось? Как можно было по собственной воле разорвать эти объятия, разбежаться, отвернуться, заткнуть уши и самим обречь себя на пытку — не быть вместе?
И любить чужих, неправильных, неуместных и других… нет, не любить! Заставлять себя поверить, что любишь, а на самом деле закрывать в тоске глаза, стискивать сухие губы и представлять, что рядом — ты.
И десять лет убегать, убегать до тех пор, пока не кончится земля под ногами, а уж тогда, наверное, верная смерть. Где ты был? Почему ты была не со мной?
Океан смоет с твоей кожи прикосновения чужих рук и глаз. Горячий песок примет в себя твои слезы. Ночной ветер сорвет с твоих плеч десять прожитых в муке лет и унесет их в темноту.
И тогда на пустом берегу огромного звездного неба останутся лежать двое, мужчина и женщина.
Том и Нелл.
Аминь.
А потом над океаном показалось солнце. Это было так прекрасно и невозможно, что Нелл неожиданно для себя расплакалась, а Том перепугался и принялся целовать ее мокрые щеки и просить прощения. Она прижималась к нему и скулила от счастья и ужаса одновременно, краем глаза кося на золотой диск, становящийся все шире и шире. Всем известно — ночные дела днем не делаются. Солнце развеет чары, расставит все по своим местам, и не увидишь в глазах того, кто обнимал тебя ночью, ничего, кроме скуки и нетерпения: скорей бы уйти.
Она взглянула в глаза Тома и увидела в них такое море любви, такую бездну обожания, такой восторг, такое умиротворенное выражение счастья, что сердцу мгновенно стало горячо и спокойно, слезы высохли, и все страхи исчезли без следа. Нелл рассмеялась и прижалась к груди Тома, скользнула ладонью по гладкому жесткому бедру, выгнулась в его руках, и он наклонился, возвращая ей поцелуи, лаская и гладя, прихватывая и пощипывая, трогая, прикасаясь, притягивая к себе.
Они занимались любовью при свете встающего солнца, вот ужас-то! И Нелл впервые смотрела на абсолютно обнаженного мужчину, не отводя глаз и не прячась в спасительной темноте.
А Том не мог насытиться собственным счастьем. Пил ее запах, трогал горячую кожу, ужасаясь, целовал припухшие губы и не мог остановиться. Он тоже боялся, что сказка закончится с рассветом, но это оказалось ерундой. Никакие силы на свете не могут разлучить его и Золотую Нелл, а десяти лет не было. Не было — и все. И сын у нее от него. Не важно, что она родила через два года после их расставания, все равно его. Ведь он сын Нелл, а значит — одним словом, сын и все тут.
— Он мой.
— Ты что?
— Я говорю, он будет мой сын. Пожалуйста, Нелл! Если ты сейчас скажешь, что не любишь меня, то, во-первых, я умру, а во-вторых, это неправда.
— Том, ты заговариваешься. Я не могу такого сказать, потому что, во-первых, я тебя люблю, а во- вторых, я тебя люблю.
— Скажи еще разочек?
— Я тебя люблю.
— О Боже, спасибо за счастье, которое ты мне дал. Нелл, он будет мой сын, ладно?
Она немного помолчала, а потом вкрадчиво начала:
— Том, это довольно серьезно, и мне не хотелось бы говорить об этом вот так.
— Нелл, я не могу ждать. Я шел к тебе десять лет, я боялся, что ничего не выйдет, сегодня ночью я летал в космосе без скафандра, и мне совершенно наплевать, кто у тебя там был еще, если, конечно, этот кто-то никогда около тебя не появится. Нелл, давай, это будет мой сын. Старшенький. Ричард Томас Хэккет.
