пытался давить на мальчика, и, как правило, все кончалось ревом; временами же Дени замыкался в себе, переставал реагировать и на родительские нагоняи, и на издевки.
Как я и ожидал, брата хватило на две-три недели. Даже уговоры Солнышка не заставили его принять мало-мальски заинтересованное участие в учебном процессе. Он утыкался в телевизор и во время рекламных пауз оборачивался к нам с видом насмешливого превосходства. Оно бы и ничего, но дети совершенно не умеют быть тактичными. Маленький Дени слишком явно предпочитал меня отцу. Уязвленное самолюбие моего брата выражалось в потоке таких враждебных эмоций, что это могло привести лишь к одному: чувствительный ребенок в конце концов навсегда закроет доступ в свой ум не только ему, но и мне. Я не мог не высказать Дону своих опасений, хотя и предвидел его бурную реакцию. К моему удивлению, он примирительно отозвался:
– Что ты хочешь? Воспитание детей – не моя стихия.
И добавил, что теперь после ужина будет ходить к «Синему быку» и оставлять меня наедине с женой и сыном.
Позже я узнал, что некий завсегдатай таверны по имени Тед Ковальский как-то прошелся по поводу столь необычного семейного уклада. Дон уложил его на месте коротким апперкотом и обратился к притихшим посетителям «Быка» с небольшой речью:
– Мой башковитый братец пишет книгу о поведении маленьких детей. И мы отдали ему нашего пацана в качестве морской свинки. Роги ставит на нем опыты со всякими кубиками, бусинками, картинками и тому подобной мурой, а Солнышко ему помогает. Он и меня чуть не втравил, но, по мне, лучше посуду мыть. Вот почему я тут, а мой брат, моя жена и сын дома. У кого-нибудь, кроме покойного Ковальского, есть возражения?
Возражений ни в тот момент, ни впредь ни у кого не возникло.
Дон стал проводить в «Синем быке» все вечера подряд, независимо от «головных уроков». Солнышко мучилась, но ни разу его не упрекнула. В дни занятий она старалась приготовить на ужин что-нибудь повкуснее, видимо надеясь уговорить Дона остаться и посмотреть, чему научился Дени. Он, как правило, отказывался, и она нежно целовала его перед уходом. А когда через несколько часов возвращался – уже изрядно навеселе, – так же нежно целовала, встречая на пороге. Тем временем его сын делал выдающиеся успехи.
На семейных сборищах Дон всем и каждому хвастался своим гениальным детищем. Дени, помня мои уроки, старался не слишком себя показывать: способный ребенок, не более того. Вслух он заговорил в год и месяц, а три месяца спустя уже болтал как заведенный. Ходить научился в год, и в том, что касается физического развития, был почти нормален. Внешностью он пошел в мать – та же бледность, те же голубые глаза, но ни тени ее красоты. На вид он не производил впечатления здорового мальчика, однако я не помню, чтобы он когда-нибудь болел. По натуре был застенчив, замкнут (полная противоположность Дона), но по интеллекту с ним, пожалуй, не сравнится никто из Ремилардов, даже Марк и Джек. Историки Содружества склонны считать его слабым и нерешительным, а кое-кто даже утверждает, что без психологического стимула, каким стала его жена Люсиль Картье, Дени так и не завершил бы свой грандиозный труд. Чем я могу опровергнуть подобные заявления? Лишь несколькими штрихами к портрету Дени в младенчестве. С каким спокойствием и стойкостью преодолевал он выпадающие на долю каждого ребенка эмоциональные испытания! Причем по большей части в одиночку, ведь мне довелось ему помогать лишь в первые годы, а в более позднем детстве и отрочестве судьбе угодно было нас разлучить.
Впрочем, нельзя приуменьшать роль Солнышка. Дени выучился читать, когда ему еще двух лет не было, и при всех материальных затруднениях молодой семьи Солнышко выкраивала деньги, чтобы покупать ему книги и даже энциклопедию. Поскольку мальчик был жаден до впечатлений, она возила его по всему Берлину – летом в прогулочной коляске, зимой – на санках. Позже, когда им удалось купить машину, стала вывозить за город. Правда, эти вылазки продолжались недолго: цены на газолин, шаткое финансовое положение Дона и растущая семья оставляли ей для этого все меньше времени и возможностей.
Метапсихическое образование Дени полностью легло на меня. Я упорно, хоть и неумело, работал над его экстрасенсорикой и ничуть не удивился, когда он меня превзошел и стал пытаться передать мне самостоятельно приобретенные ясновидческие навыки. В умении ставить защитные экраны вскоре ни я, ни Дон не могли с ним тягаться. А вот принуждение не было сильной стороной Дени. Да и психокинез его, кажется, не слишком интересовал: к нему он обращался, лишь когда маленькие пальчики не могли удержать какой-либо инструмент или слишком толстую книгу. Странно было видеть ребенка, который еще палец не перестал сосать, а уже расположил перед собой на весу том Всемирной энциклопедии и штудирует его, или, скажем, сидит в мокрых штанах и ковыряется в транзисторном приемнике, а облако микроэлементов и горячий паяльник для удобства витают у него под рукой.
Впереди нас ожидали еще и не такие сюрпризы.
Однажды в феврале 1970 года Дон вернулся из «Быка» на удивление рано. Он был не пьянее обычного, но как-то подозрительно весел. Сказал, что у него для меня сюрприз, и велел нам сидеть в гостиной и не высовываться, а сам прошел в кухню и плотно затворил за собой дверь.
Дени углубился в только что купленное мною пособие по дифференциальному исчислению (у меня была мысль изучить его с ним вместе). Солнышко вязала. По Школьной улице и вдоль всей долины Андроскоггина гулял свирепый ветер, укрепляя старые сугробы, так что они становились похожи на груды грязного полистирола. У меня мороз подирал по коже при одной мысли о дороге домой.
Дон вышел в гостиную уже без пальто, с чашкой дымящегося какао в руках. Ухмыляясь, подал ее мне.
– Выпей, Роги, mon vieux note 28, это самое оно, чтоб согреться в такую сволочную стужу.
Варить какао было так же свойственно моему брату, как мне – танцевать чечетку на стойке «Синего быка». Я попытался прощупать его ум, но барьеры были, как всегда, на месте. Что это с ним?
Дени оторвался от своих дифференциальных уравнений. Озадаченно посмотрел на отца, потом на мать.
– Нет! – Солнышко сорвалась со стула и выбила чашку из руки Дона.
По стене растеклось уродливое коричневое пятно.
Я остолбенел.
– Дядя Роги, а что, от диэтиламиновой кислоты какао вкусней? – удивленно спросил меня Дени.
Дон захохотал. Солнышко посмотрела на него так, будто готова была растерзать. Ошарашенный выходкой жены, он непроизвольно опустил защитный экран, и я отчетливо увидел, какую шутку он собирался со мной сыграть. А маленькому Дени не составило труда проникнуть за барьер и, как на светящейся вывеске, прочитать записанное на отцовской подкорке название наркотика.
Но откуда узнала Солнышко?
Дон, видимо, тоже об этом подумал, потому что в его смехе я уловил растерянность.
– Да ладно вам, шуток не понимаете? Нынче в «Быка» зашел один хиппи и стал всем предлагать эту дрянь. Мы сперва хотели вышибить его под зад коленом, но я вдруг вспомнил болтовню моего братца о подсознательных инстинктах и подумал: чего зря языком чесать, пора проверить на практике. Как думаешь, Роги?
– Так ты решил подмешать мне ЛСД и посмотреть на мою реакцию?
Пьяная ухмылка сменилась гримасой лютой ненависти.
– Одному тебе, значит, можно опыты ставить? Теперь моя очередь.
Солнышко дернула его за руку.
– Ты пьян! Сам не знаешь, что несешь!
Он отшвырнул ее, как котенка, и шагнул ко мне, сжав кулаки. Дени бросил книгу и забился в угол.
– Я знаю, что несу! – рявкнул Дон. – Мне надоели твои паскудные головные игры, понял? Ты умудрился настроить против меня родного сына! А моя жена… моя жена… – Он осекся, обратил к ней мутный взгляд и мало-помалу осмыслил происходящее. – А все ты! – напустился он на Солнышко и, тут же забыв про гнев, озадаченно почесал в затылке. – Но откуда ты узнала?
Она вскинула голову.
– Дени сначала меня спросил про ЛСД. Я тоже учусь телепатии. Мы хотели сделать тебе и Роги сюрприз.
