— Он умер?
— Живехонек, — ответил кто-то. — А жаль…
Второй помощник повернулся ко мне.
— Освальд, бедолага! Что ты натворил? Теперь жди неприятностей.
Разумеется, я был отстранен от своих обязанностей и сразу по прибытии в Сидней доложил о случившемся в местное отделение СВП. Все мне сочувствовали, особенно когда офицеры «Лох-Итайва» рассказали во всех подробностях, как было дело. Однако Эган успел изложить газетам свою версию. И произошло самое неприятное.
«АМЕРИКАНСКИЙ ТУРИСТ ИЗБИТ ОФИЦЕРОМ ПОЛИЦИИ!» — так, к примеру, написала «Сидней Геральд». Большинство сообщений об этом инциденте, помещенных на первой полосе, носило откровенно сенсационный характер. Репортеры не забыли упомянуть и компанию, и название корабля. Прошлись они и по всей недавно созданной ЕИВ службе СВП. «Этого ли должны мы ждать от людей, призванных защищать нас?» — вопрошала какая-то газетенка. У пассажиров брали интервью, цитировали невразумительные оправдания, даваемые представительством компании в Сиднее… Прессе я, естественно, ничего не сообщил, и некоторые газеты расценили мое молчание как признание вины — мол, я первый набросился на Эгана, вознамерясь его убить безо всяких на то оснований. Потом пришла телеграмма от моего начальства: «НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В ЛОНДОН».
В моей душе поселилось уныние. Летя в Лондон на военном корабле «Беспощадный», я мог думать лишь о своей тяжелой судьбе. Оправдания ждать не приходилось, поскольку в этом деле оказалась замешана армия. Несомненно, я попаду под трибунал, и меня уволят со службы. Хорошенькая перспектива!..
Прибыв в Лондон, я был немедленно доставлен в небольшой военный аэропарк неподалеку от Лаймхауса, где находилась штаб-квартира СВП, и посажен под замок в казарме — до тех пор, пока командование и военное ведомство не решат мою участь.
В конце концов Эган был вынужден отказаться от своих обвинений, выдвинутых против каждого, кто находился на «Лох-Итайве», и признать, что в этом конфликте виноват он сам. Но на меня все еще смотрели косо, и угроза трибунала по-прежнему висела надо мной.
Несколькими днями позже меня вызвали к начальству. Генерал-майор Фрай, человек очень порядочный, вояка старой закваски, прекрасно понимал мое состояние, но, предложив сесть, высказал свое мнение крайне резко:
— Слушайте, Бастейбл, я знаю, через что вы прошли. Сначала амнезия, теперь этот… ну, скажем, приступ… Назовем это приступом ярости, договорились? Бывает. Но… видите ли, мы не уверены, что это не повторится. Я имею в виду… э-э… слабая черепушка и все такое… Ну, какое-нибудь пустяковое замыкание в мозгах… Понимаете?
Я криво усмехнулся.
— Думаете, я сумасшедший?
— Нет-нет. Конечно, нет. Скажем, шалят нервишки… Короче говоря, что бы у вас там ни было, я хочу, чтобы вы подали в отставку.
Он смущенно кашлянул и, не глядя мне в глаза, предложил сигару. Я отказался. Затем встал и отдал честь.
— Сэр, я все понимаю. И крайне признателен за то, что вы позволили мне самому сделать это. Разумеется, я подам в отставку… утром. Вас устроит?
— Вполне… Что ж, вы свободны. Жаль терять вас. Удачи, Бастейбл. Все офицеры на вашей стороне, поэтому, думаю, Макафи неприятностей не доставит. Кроме того, капитан Хардинг замолвил за вас словечко.
— Я не знал этого… Спасибо, сэр.
— Не за что. До свидания, Бастейбл. — Он встал и пожал мне руку. — Да, кстати. Мне сказали, что ваш брат хочет с вами встретиться. Сегодня вечером он будет ждать в Королевском Аэроклубе.
— Мой брат?
— А вы и о его существовании забыли?
Не было у меня никакого брата!.. То есть, было — целых три, но все остались в девятьсот втором. Чувствуя себя так, будто и впрямь сошел с ума, я вернулся к себе, написал рапорт об отставке, собрал нехитрые пожитки, переоделся в штатское и, поймав электрокэб, поехал на Пикадилли — в Королевский Аэроклуб. Зачем кому-то понадобилось выдавать себя за моего брата? Конечно, есть простое объяснение — ошибка, но я не был в этом уверен.
Глава IV
«БРАТИШКА» ИЗ БОГЕМЫ
Я глядел в окно мягко движущегося кэба и старался собраться с мыслями. С тех самых пор, как произошла стычка с Эганом, я находился в каком-то заторможенном состоянии, и только теперь, когда казармы остались позади, до меня начал доходить смысл всего происшедшего. С одной стороны, я легко отделался… Однако все мои усилия стать гражданином общества семьдесят четвертого года оказались тщетными. Сейчас, как. никогда раньше, я чувствовал себя чужим в этом мире. Я уронил честь офицера; я оказался не у дел. То, что виделось мне волшебной грезой, обернулось жутким кошмаром,
Я вынул часы. Было всего лишь три часа пополудни — до вечера, как ни крути, еще далеко. Какой прием окажут мне в КА? Я по-прежнему являлся его членом, но вполне вероятно, что меня решат исключить — точно так же, как исключили из СВП. Лучше всего не показываться в клубе, чтобы не быть в тягость посетителям.
Постучав в крышу, я приказал кэбмену остановиться у ближайшего входа на пешеходный уровень, расплатился и вышел.
Безо всякой цели бродил я по огромным сводчатым галереям, блуждал между изящных колонн, поддерживающих транспортные уровни, рассматривал экзотические товары, в изобилии выставленные в витринах — товары, привезенные со всех уголков Империи и напоминающие о странах, которые я, возможно, больше не увижу…
Чтобы отвлечься, я заглянул в кинематограф, где шла музыкальная комедия. Действие ее происходило в шестнадцатом веке. В роли сэра Френсиса Дрейка снимался американский актер Хэмфри Богарт, а шведская актриса Грета Гарбо (подозреваю, жена Богарта) играла королеву Элизабет. Фильм оставил у меня самые светлые воспоминания за весь день.
Около семи часов я появился в клубе и, никем не замеченный, проскользнул в приятный сумрак бара. Стены его украшали десятки эмблем известных воздушных судов; за столиками сидело несколько завсегдатаев, но, к счастью, никто меня не узнал. Я заказал виски с содовой и залпом выпил. Потом заказал еще, и тут кто-то дотронулся до моей руки. Уверенный, что меня сейчас выставят за дверь, я обернулся и увидел бодро ухмыляющегося молодого человека, одетого по дикой моде старшекурсников Оксфорда: непривычного покроя сюртук с бархатными лацканами, парчовый жилет, галстук малинового цвета и брюки — узкие на бедрах и необычайно широкие у щиколоток. Черные длинные волосы незнакомца были зачесаны назад без пробора… Короче, этих так называемых «эстетов» вы можете встретить и сейчас, в девятьсот третьем. К подобным щеголям из богемы я всегда относился с некоторым подозрением. Мне стало как-то не по себе — ведь я старался не привлекать внимания, а теперь все посетители бара крайне неодобрительно косились на этого типа рядом со мной. Как будто не подозревая о реакции, которую вызвало его появление в клубе, молодой щеголь схватил мою руку и тепло пожал.
— Освальд, братишка!
— Освальд Бастейбл, — представился я. — Но, боюсь, не тот, который вам нужен. У меня нет братьев.
Он склонил голову набок и ухмыльнулся.
— Почем знать, почем знать… Ведь у тебя амнезия, не так ли?
— Э… да. — В самом деле, трудно было отказываться от брата, одновременно настаивая на потере памяти. Я попал в дурацкое положение. — Почему ты не объявился раньше? Когда газеты писали про меня всякую чушь?
Он потер подбородок и весело ответил:
— А я был далеко. В Китай летал, ей-Богу. Но не будем об этом.
— Слушай-ка, — тихо сказал я, теряя терпение, — ты ведь сам, черт побери, прекрасно знаешь, что я
