проявление веры у других, а не буквальное содержание этой веры производит чувство святости.
Молодой черношапочникпо имени Булаг провел нас ми мо маячившего над нашими головами мраморного воплощения веры, и, когда мои глаза привыкли к сумраку помещения, я увидел за его спиной колоссальную карту, демонстрирующую размеры Монгольской империи. Мы с самым смиренным видом проследовали в заднюю комнату, где под множеством свисающих вниз знамен, похожих на кричащие рождественские декорации, стояли три юрты. Это был Зал траура, и три юрты предназначались для самого Чингиса, его старшей жены Буртэ и для Гурбелчин, тангутской царевны, которую од ни превозносят, а другие, наоборот, клянут как убийцу, но тут обожают за верность. Мы положили наши хатагивместе с бутылкой. Мы преклонили колени. Мы зажгли благовоние. Булаг пробормотал молитву по-монгольски: «Святой Чингисхан, Джон и Джоригт пришли сегодня помолиться у твоей могилы. Просим тебя, даруй им удачу в их работе».
А потом, благодаря тому что Чингис отозвался на наши молитвы, ко мне вернулся скептицизм. В общем, это и было именно тем, что было необходимо для этой работы. Меня окружали реликвии, такие же невероятные, как щепка от Креста Господня. Тут были Святой Лук и Колчан, Чудотворное Молочное Ведро и Святое Седло, одно из двух экспонируемых, с серебряными луками. То, которое справа, сказал Булаг, это седло Чингиса. То, что слева, передали в Мавзолей в XVI I веке, оно принадлежало последнему монгольскому императору Лугданхану. Оба были в подозрительно хорошем состоянии.
Седло Лугданхана заслуживает небольшого отступления в нашем повествовании. Двойня седла Чингиса, оно представляет собой претензию на принадлежность к имперскому наследию. Лугдан предпринял обреченную на поражение попытку восстановить монгольскую независимость и единство, когда над Монголией нависла черная туча маньчжурского нашествия. Но к этому времени монгольская независимость уже была безнадежно подорвана внутренней междоусобицей и буддийскими связями с Китаем. Лугдан попробовал разрубить создавшийся клубок, объявив себя всем понемножку: китайским императором, наследником Юаньской (монгольской) династии, Чингисидом и буддийским святым с примесью монгольского шаманизма. Седло символизирует его попытку походить на Чингиса во всем, предмет за предметом и действием за действием, и в некоем новом целом. Он слишком разбрасывался, погубил свои планы алчностью и надменностью и в 1634 году умер от оспы. Через два года Монголия была в руках маньчжуров.
Написанные на стенах фрески рассказывали о славных днях правления Чингиса и очень сильно напоминали модные модели 1930-х годов — все изысканно, элегантно, и материя ниспадает красивыми складками, ничто не портит совершенства, мужчины и женщины воплощение счастья. Вот Чингис восседает над всей своей единой империей, там Хубилай дает титул основателя династии своему деду, который смотрит на него с Голубого Неба, а по бокам у него драконы. Певцы никогда не были так счастливы петь, девушки никогда не испытывали такой гордости, поднося шелковые шарфы. Иностранцы не могут дождаться момента, когда они смогут поднести свои дары и товары, потому что Чингис был человеком, который соединял Восток с Западом и поощрял обмен искусством, ученостью, обеспечивал благополучие всех и каждого.
И ни одного трупа.
Десять лет храм все с большим успехом выполнял отведенную ему роль и в 1960-е годы пользовался небывалым престижем. В 1962 году Монголия объявила 800-летие рождения Чингиса и наметила провести пышное празднование. В самой Монголии это обернулось катастрофой. Монголия была советским сателлитом. Для русских Чингисхан был агрессором, уничтожителем культуры. Празднование внезапно прекратилось, его вдохновители оказались в опале. Но что касается Китая, то там очень хорошо представляли себе, какие выгоды может принести культ Чингисхана, и в том же году в Ограде Господина собрали небывалое количество людей. В проведенной с небывалым размахом праздничной церемонии, которая прекрасно соответствовала официальной линии властей, приняли участие 30 000 людей, в основном монголов. При условии твердой поддержки партии со стороны монголов Внутренняя Монголия будет прочным бастионом в борьбе с надвигающейся через Гоби советской угрозой.
Но когда в 1967 году Мао развернул культурную революцию, Чингис вдруг впал в немилость. Не должно быть никаких сопоставлений с прошлым, новый герой собирался начать эру, которая затмит Чингиса. «Герой! — писал Мао в издевательском стихотворении. — Тот, кем Небо гордится не одно поколение! Что знал он, кроме охоты с беркутом». Вместе с культурной революцией Мао запустил волну ксенофобии. На монгольской земле монголы стали жертвами кампании, а главным объектом нападок стала Народно- революционная партия Внутренней Монголии, которую обвиняли в том, что она хочет полной независимости для Внутренней Монголии и ставит долговременную цель воссоединения с самой Монголией и будто бы создания новой Монгольской империи. Теперь массы должны объединиться против угрозы пан- монголизма.
Для монголов настали трудные времена, как вспоминал Джоригт. Его отец работал чиновником в одном маленьком городке, и эта работа позволила семье перебраться из степной юрты в городской дом. Потом пришло время, когда его арестовали.
— За то, что он был чиновником?
— Из-за того, что он был монголом!
— С ним плохо обращались?
— Конечно, плохо! Он мог ходить, но руки были перебиты. И у него на теле поставили клеймо. Он был «собакой», потому что был образованным, и, если я говорил об этом, меня называли «молодой собакой». Мы должны были стать «красными», а не «белыми», т. е. образованными. — Он задумался, охваченный воспоминаниями. — Это долгая история, столько опасного произошло.
— Что запомнилось сильнее всего?
— Слишком многое сильно вспоминается! Давайте не будем об этом говорить.
Главным символом монгольского националиста и монгольского религиозного чувства был, естественно, Мавзолей, но в глазах деятелей культурной революции он был символом реакционных устремлений, центром, порождающим предательство, штабом панмонгольских заговорщиков. В 1968 году хунвейбины разнесли Мавзолей и уничтожили все, что имело какую-то ценность: Лук, Колчан, Чудодейственное Молочное Ведро, знамена, юрты — не осталось ничего.
Все эти предметы обладали определенной ценностью, некоторым было сто, а некоторым, возможно, и несколько сот лет. Но с их уничтожением появилась соблазнительная мысль, что что-нибудь все же могло относиться и к более ранним временам, может быть, даже к временам Чингисхана. Начуг, руководитель Института исследований Чингисхана при Мавзолее, определенно уверен, что так оно и было. Как, например, быть с содержимым серебряного гроба, о котором Латтимору говорили, что в нем якобы находится тело Чингиса или его пепел? Ну, что вам сказать, Начуг не знает о теле. Как там могло быть тело, если его погребли в степи и место помнила только верблюдиха? Все, что ему известно, — это то, что, возможно, оно хранит «последнее дыхание Господина».
— Вы имеете в виду — просто… — Я не решался произнести это слово. — Просто воздух?
— Нет-нет. В ящике находился клок шерсти белого верблюда. И эта шерсть хранила последний вздох Чингисхана.
Я ничего не понимал. Все это пока звучало как волнение воздуха.
— Видите ли, на шерсти было немного крови.
Как-то само собой получилось, что к 1960-м годам легенда о теле развеялась, оставив после себя только легкий след. Пятнышко крови на пряди верблюжьей шерсти, которым пользовались как ватой, чтобы вытирать царские губы.
— Там еще была пуповина. Вот что было в гробе, которому мы здесь поклонялись.
— А это действительно там было?
— Ну, что я скажу, ящик никогда не открывали. Только поклонялись.
Мы снова оказались с досужими домыслами, легендой, слухом, почти наверняка с мифом. Но здесь должно же было быть хоть что-нибудь, поддающееся проверке. Представьте себе, гроб вскрыли, сколько бы там ему ни было лет, двести, триста, и там ничего не нашли, только клочок белой верблюжьей шерсти с запыленным ржавым пятнышком на нем и сморщенный кусочек высохшей плоти, ну, какие там тесты могли быть сделаны, какие теории возникнуть. Но теперь благодаря революционному рвению, не проведешь никакого анализа ДНК, никакой углеводородной пробы не возьмешь, проверить, есть ли в словах Начуга
