находиться могила Чингисхана, не было сил. Я выключил фонарик и лежал в темноте, чувствуя себя совершенно несчастным. Дождь не унимался. Вдобавок ко всем моим неприятностям, у меня не было ни пенопластикового матраца, ни подушки. Обессилев от мокроти и огорчения, я погрузился в долгий сон.
Я проснулся после десятичасового очищающего сна. Буря закончилась. Утро было великолепное, небо бледно-желтое, на всем окружающем, на кустах ивняка разлился легкий туман, он оседал на подошве горы и закрывал дорогу, по которой мы скоро пойдем.
Я простоял наружи всего несколько минут, когда до моего слуха из самой гущи тумана донесся некий звук. На миг мозг отказывался поверить ушам. Я бессмысленно уставился в пространство-молоко, из которого, словно явление потустороннего мира духов, выполз «газик», за рулем которого с самым невозмутимым видом сидел Эрдене.
Тумен был в палатке, он пробурчал себе под нос приветствие и стал выбираться из спального мешка, а Эрдене приступил к рассказу о драматических происшествиях и счастливых совпадениях предыдущего дня. Высадив нас, он почувствовал приближение дождя и решил вернуться тем же путем, каким добирался туда. Как он и предполагал, этого не получилось. Он попал в рытвину, и у него ничего другого не оставалось, как ждать, пока не вернемся мы и не вытянем его из ямы. Он лег спать. На следующее утро, приблизительно в то самое время, когда я неверно прочитал карту, его разбудили. Это были семь охотников, собравшихся побраконьерничать в Национальном парке и добыть лося (так что подъезд к горе в проезжем состоянии поддерживали не богомольцы, а браконьеры). Они пришли пешком, потому что накануне во время ливня их машина забуксовала в болоте в 7 или 8 километрах ниже по дороге. Для них увидеть Эрдене в его болоте показалось таким же невероятным чудом, как и их появление для него. Они вытащили его, попросили подвезти к их маши не, пригласили переночевать в их лагере, где он и провел вторую ночь, получив в благодарность за помощь зажаренного в собственной шкуре сурка, обмотанного проволокой и обработанного, как и положено, паяльной лампой. И вот он здесь, вовремя и вдобавок с мясом. Мы были спасены. Туман рассеивался, за ним открывалось голубое небо. День собирался быть прекрасным и обещал сухую дорогу для благополучного возвращения в Улан-Батор.
Мы основательно занялись сурком, чавкая сочным соком и с трудом выковыривая жесткое мясо из зубов, и тут Тумен, перебросившись несколькими короткими и быстрыми фразами с Эрдене, произнес самую поразительную вещь, какую я только слышал за все это поразительное путешествие.
— Ну так что? Идем теперь на Бурхан Халдун?
— Вы что, не слышите, что ли?
Охотники сказали ему, что это не так уж сложно. Идти до конца дороги, где мы поставили машину, а потом — вверх.
Сперва эта идея показалась мне совершенно безрассудной. Я не сомневался, что мы туда попадем, это не проблема. Проблема заключалась в том, как мы выберемся отсюда. Один путь отсюда слишком крутой для джипа, другой — не проходимое болото. Они оба знали, что, скорее всего, нам отсюда без посторонней помощи не выбраться. Тумен наблюдал за тем, как на моем лице отразились сначала восторг, потом неверие, затем опасение.
— Раз уж мы здесь, — пожал он плечами. — Дело должно быть сделано.
Ну что же, когда помощь понадобилась, оказалось, что она уже ждет нас. Было ясно, что в них присутствовала уверенность, вовсе неявно и необязательно как проявление сильного религиозного чувства, уверенность в том, что Вечное Небо позаботится обо мне. Как мог я, ради которого вознесли молитву самому Чингису, перечить им?
— Хорошо. Пошли.
На миг я отвернулся, чтобы они не видели мои чувства, потому что их слова буквально растрогали меня. Я не видел, с чего бы им захотелось сделать такую безумную и такую щедрую вещь. Очевидно, время, проведенное вместе, все, что мы делили и разделяли сообща, породило в них чувство долга, которого не купишь за деньги.
Мы перепаковали наши рюкзаки, переложили наши вещи, мы снова поднялись на Порог, и Эрдене не придержал скорость ни на секунду. По крутому изъезженному спуску мы промчались, накреняясь то на один, то на другой бок, и не знали, то ли хохотать от веселья, то ли дрожать от страха, но только через полминуты мы были внизу и в целости и сохранности. Насколько я мог видеть, мы вверили свою судьбу полной беспечности Эрдене, очутившемуся снова на дороге, по которой проехал двумя днями раньше; вернее сказать, мы попросту оказались в западне, из которой не смогли бы вы браться самостоятельно. Этот человек брал плату за километраж, который вы проехали на его машине, и для него не имело значения, что километр километру рознь. Одному господу богу известно, сколько стоил последний наш километр по рыночным ценам, но нечего и говорить, что Эрдене не получил за него и малой доли этой цены.
Через сорок минут, влекомые залитой солнцем вершиной Бурхан Халдуна, мы уткнулись в сужение ущелья, и дорога пошла вверх через лес, пока не закончилась у плаката «Бере гите наши естественные места!». Под елями стояло гигантское, сложенное из стволов деревьев ово, о котором писали Шуберт и Игорь
Двадцать минут подъема через прохладный, расточающий сладкий аромат ельник — и мы на плоской поляне, усеянной мшистыми холмиками. Поверхность поляны выглядела подозрительно ровной, наводила на мысль, что это дело рук человеческих. Очевидно, это было то место, где когда-то стоял храм Камала. И сейчас это был своего рода храм, потому что между стройными елями стояло еще одно овоиз еловых стволов, а перед ним — два огромных металлических котла для жертвоприношений и алтарь, также сложенный из бревен. На алтаре были навалены кучи пустых бутылок и плошек для благовоний. С похожих на вигвам бревен овосвисали тибетские молельные флаги. Я походил между холмиками, раздумывая, что может в них скрываться. Что сделалось с храмом? Были его стены из камня или деревянные? Он сам разрушился или ему помогли? Куда подевались камни после того, как их видел Игорь, — разворованы, увезены для других построек или ушли под землю?
На самом краю ровной площадки, где мягкая земля была утоптана ногами, я увидел куски, осколки керамики. С бьющимся сердцем я подобрал парочку. Они у меня хранятся до сих пор, эти два черепка серо- коричневой керамики, так, ничего особенного, грубо обработанные, с одной стороны гладкие, не глазированные. Я пишу эти слова, а от черепков чуть пахнет влажным торфом. Это были полуцилиндры двух размеров, один диаметром со столовую тарелку (21,5 см), другой диаметром с блюдце (9 сантиметров). Судя по крошечным отпечаткам на внутренней поверхности, их формировали или сушили на ткани, похожей на мешковину. Джессика Хэррисон-Холл, эксперт по китайской керамике Британского музея, уверяет, что это типичные китайские черепицы для крыш и спокойно могут относиться к четырнадцатому веку, возможно, их делали тут же из принесенной откуда-то глины.
Мы продолжили подъем, он делался все круче, и стоявшие по сторонам ели становились все более чахлыми из-за высоты. Я шел и пытался представить себе картину: деревянные стены, портик с крышей, крытой мелкой черепицей, ведет в простую комнату с алтарем, подставкой для возжигания благовоний и портретом прадеда Камала, изображенного под стать горе, которую он обозначил как святую. Это можно было представить себе только в фантазии. А у меня в руке было упрямое доказательство, подтверждающее теорию. Нет, не теорию, а факт. Что это Бурхан Халдун и что могила должна быть где-то в этих местах. Камала не стал бы выбирать неверное место.
Но если Чингис похоронен где-то поблизости, то где? Здесь, на этом плато? Конечно же, нет. Если Камала действительно хотел выполнить пожелания Чингиса, он бы сохранил могилу в тайне, и в этом случае разве стал бы он привлекать внимание к этому месту, собрав тут рабочих, чтобы выровнять площадку, срубить деревья, привезти глину, поставить печь, изготовить черепицу, ввести регулярные богослужения, исполнять ритуалы? Нет, вторая площадка, где находятся заполненные камнями ямы Игоря, выглядит более обещающей.
Тропинка еще раз ушла круто вверх, петляя между деревьями с вылезающими из земли могучими корнями. Нельзя сказать, чтобы подъем был трудный, каким он и должен быть для священной горы — и как
