Девочка отвернулась, уставившись в боковое окошко.
— Она обманула меня, все испортила. У меня были две бабушки и два дедушки, и все любили меня, а теперь все рассердились.
— Все продолжают любить тебя, детка.
— А бабушка Эванджелин? — спросила она. — А дедушка Тейлор? Дядя Джим и дядя Стив? Я уже им не внучка и не племянница. Я даже не Тейлор. И никакая им не родственница. Боюсь, они уже не захотят меня видеть. Я знаю, что они возненавидели маму и могут возненавидеть меня тоже.
Притормозив, Тед свернул с дороги в первом подходящем месте. На автостоянке небольшого магазинчика остановил машину и повернулся лицом к дочери.
— Никто не будет ненавидеть тебя, Кэтти, — сказал он, снимая с нее кепку и проводя рукой по волосам. Таким мягким, гладким, шелковистым. Как у ее матери. — Никто ни в чем тебя не винит. Не знаю, как все изменится, детка. Думаю, ты это поймешь, пока будешь находиться в гостях. Никто и не вздумает вдруг разлюбить тебя.
— Если они возненавидят меня, я никогда не перестану ненавидеть ее, — упрямо заявила девочка. — Я лучше останусь с остальными родными, чем с мамой.
Ее слова только усугубили боль, пронзившую его, когда он увидел, как Кэт пытается сдержать слезы.
— Неужели ты такая злопамятная? — Тед взял ее руку и стал перебирать пальчики. — Я бы предпочел твою маму всем своим родственникам.
Высвободив руку и расстегнув ремень безопасности, она поднялась на колени на сиденье лицом к отцу.
— Нет, Тед, не говорите так. Вы же должны сердиться на нее, как и все остальные.
— Не получается что-то, золотце. Если я рассержусь на тебя, это же не значит, что я должен и возненавидеть, а? Что же, по-твоему, если ты сделала что-то не так, я уже не могу больше любить тебя?
— Но она солгала, Тед!
— Каждый может совершить ошибку, Кэт. Мама была очень молода, моложе твоей тети Софи, и ошиблась. Она ведь не собиралась причинить боль стольким людям. И не намеревалась сделать больно тебе. — Или ему самому, подумал он. Женщина была одна. Думала, что он уже никогда не вернется. И выбрала не лучший выход. Какую бы боль ни причинила всем, она ведь этого не хотела. — Послушай, солнышко, — продолжил он, притягивая дочь к себе. — Я не прошу тебя забыть обо всем и не надеюсь, что ты сделаешь вид, будто ничего не случилось. Понимаю, ты обижена, сердита и это естественно. Мы все в подобном положении. Просто помни: что бы мама ни сделала, она очень тебя любит. Помни, что и ей больно. И не зловредничай, чтобы досадить ей еще больше.
Обиженная упрямица долго выдерживала ласково требовательный отцовский взгляд, потом наконец кивнула и уселась как следует на сиденье. Подождав, пока он выедет на шоссе, она неожиданно выпалила:
— И вы сами тоже?
— Что тоже?
— Вы сказали, если я сделаю что-нибудь плохое, это не значит, что перестанете любить меня. Так вы любите меня?
Он бросил на дочь взгляд — она пялилась на свой грязно-зеленый гипс, как на самую важную для нее в данный момент вещь, — и улыбнулся. Девчонка чертовски нравится ему, признался он как-то Дорис. И привязался к ней, наслаждался, когда она рядом, и все это было чистой правдой. Но чем больше времени он проводил с Кэт, чем теснее становились отношения между ними, тем большую глубину приобретали его чувства к ней. Семейные узы, отцовская любовь гораздо больше, нежели привязанность и симпатия.
Дочь бросила на отца нетерпеливый взгляд и нахмурила брови.
— Так что? — требовательно спросила она.
— Трудно любить такую сердитую физиономию, — поддразнил он и, засмеявшись, приподнял ее подбородок. Кэт нахмурилась еще больше.
— Так любите?
Согнав с лица веселость, он серьезно ответил:
— Да, моя хорошая, и думаю, что очень.
Насупленная детская мордашка растаяла в улыбке.
— Конечно, любите. Я ваш единственный ребенок. Вы просто обязаны любить меня.
…Элиза Джеймсон вышла из дома, услышав шум машины, и Кэт бросилась к бабушке вприпрыжку, пока Тед доставал вещи дочери. Девочка пробудет в гостях до воскресного вечера, сказала Дорис, провожая их. Конечно, Кэт нуждалась в такой целительной разлуке, чтобы легче было простить свою мать, прочувствовав, как многого в жизни без нее не хватает.
Через четыре дня и четыре ночи в строгом доме миссис Джеймсон она начнет скучать по материнской ласке.
Обнявшись и поцеловавшись с бабушкой, Кэт обернулась и крикнула:
— Спасибо, что привезли, Тед! Увидимся в воскресенье.
Она побежала в дом, а Элиза осталась, чтобы забрать вещи.
Женщина была вежливой в первый раз, когда они познакомились, холодной и равнодушной — во второй. Сегодня вечером она даже не пыталась скрыть своей неприязни.
— Благодарю, что привезли мою внучку, — холодно проронила она.
Тед поставил сумки на покрытую ракушечником дорожку.
— Я привез ее потому, что ваша дочь не рассчитывает здесь на радушный прием.
Щеки миссис чуть порозовели.
— Отношения между Дорис и нами — это семейное дело, мистер Хэмфри. Вас оно не касается.
— Кэт моя дочь. Дорис — мать моей дочери. Что затрагивает ее, касается и меня.
Она вскинула голову, и от этого движения стала выглядеть еще холоднее и надменнее.
— Наша семья переживает трудное время, и я не хочу обсуждать трудности с чужаком.
Тед сухо улыбнулся. Если бы он вырос в одной из таких фешенебельных вилл, как эта, а не в трущобах Балтимора, то вполне мог посчитать невежливым продолжение разговора в таком духе. Но раз дело касалось Дорис и Кэт, ему наплевать на обходительность.
— Думаю, трудно Тейлорам, а не вам. Это они потеряли внучку. Это они узнали, что в Кэт не живет частичка их погибшего сына. Вы же не потеряли ничего.
— А, понятно. Мы ничего не потеряли. А как насчет нашей гордости, мистер Хэмфри? Как насчет нашей веры? Всю свою жизнь Эванджелин Тейлор была моей лучшей подругой, а я уже не могу смотреть ей в глаза. Дорис обманула нас. Опозорила в глазах наших лучших друзей. Она обманывала нашу семью и семью Грега на протяжении десяти лет ради своего благополучия. Она скрасила их потерю внучкой, которую они любят и помогают воспитывать, а потом так жестоко отобрала.
Тед нетерпеливо повторил умудренной опытом немолодой женщине слова, кажется, понятые даже ее маленькой внучкой.
— Дорис совершила ошибку.
— Это уж точно. Ее ошибка в том, что она связалась с вами. — Холодная миссис наклонилась, чтобы взять вещи Кэт, но внезапно выпрямилась и посмотрела мужчине в глаза. — Вы можете себе представить, каково нам было услышать, что она неверна Грегу? Мы не любили бы его больше, будь он нашим собственным сыном. Всю жизнь они были вместе. Этого хотели они сами, этого хотели все мы. Они прекрасно подходили друг другу. Такая радость охватила наши семьи, когда они стали супругами, и такой шок поразил, когда он погиб. Смерть Грега потрясла нас. Нам помогло выжить только известие, что Дорис носит его ребенка. И вот, десять лет спустя, она заявляется сюда и объявляет: 'Эй, вы, я обманула вас. Кэт вовсе не дочь Грега. Ее отец — один морской пехотинец, с которым я гульнула ночку — ошибочка вышла. Вы уж извините'. Воображаете, что мы почувствовали в тот момент? Вы хоть можете себе представить наш позор?
Он поразился, как это ей удалось, как она ухитрилась сделать из слов 'морской пехотинец' ругательство. В ее устах они прозвучали так, словно Дорис прыгнула в койку с первым попавшимся, а не
