— Я хочу кое-что сделать.
— Вон там есть подходящие кустики. Нэнси засмеялась:
— Не это, глупенький. Что-то совсем другое. Она уже бежала по песку, и Майкл, не торопясь, пошел за нею, гадая на ходу, что еще придумала эта неугомонная девчонка.
Между тем Нэнси остановилась у гладкого черного камня и, упершись ногами в песок, попыталась сдвинуть его с места, но он был слишком тяжел для нее.
— Давай помогу. — Майкл встал рядом и напряг мускулы. — Кстати, хотел бы я знать, что ты затеваешь.
— Я просто хочу чуточку подвинуть его. Вот, хорошо!..
Последнее восклицание вырвалось у нее, когда камень, поддавшись их совместным усилиям, дрогнул и откатился в сторону, оставив после себя неглубокую влажную выемку. Расковыряв каблуком спрессованный плотный песок, Нэнси сняла свои яркие голубые бусы и, зажмурившись, некоторое время держала их перед собой. Потом она разжала пальцы и, когда бусы упали в выкопанную ею ямку, забросала их песком.
— О'кей, теперь двигай камень на место.
— Прямо на бусы?
Нэнси кивнула, не отрывая взгляда от того места, где сквозь песок проглядывала одна голубая бусина.
— Эти бусы свяжут нас навсегда. Пусть они станут вещественным залогом нашей любви, и пусть они останутся здесь, пока стоит этот камень и растут эти деревья. Хорошо?
Она вопросительно посмотрела на него, и Майкл серьезно кивнул.
— Хорошо. — Он улыбнулся. — Это очень романтичная выдумка, Нэн.
— Почему бы нам не быть романтиками, Майкл? Если уж нам довелось узнать настоящую любовь, мы должны радоваться ей, праздновать ее, если хочешь… Мы должны дать ей прибежище, дом, в котором она могла бы находиться всегда, что бы ни случилось с нами.
— Ты совершенно права, Нэн. Я тоже думал об этом, но не мог выразить так хорошо, как ты.
— А теперь давай дадим друг другу обещание… — Нэнси закрыла глаза и торжественно произнесла:
— Я клянусь, что никогда не забуду ни о том, что отныне лежит под этим камнем, ни о том, что это означает.
Потом она открыла глаза и, тронув его за руку, кивнула:
— Теперь ты.
Майкл снова улыбнулся Нэнси. Любовь и нежность к ней переполняли его.
— Я тоже обещаю… что никогда не скажу тебе «прощай».
И, без всякой видимой причины, оба вдруг рассмеялись. Им было легко и радостно ощущать себя молодыми, беззаботными, романтичными и влюбленными. Сегодняшний день подарил им столько радости и счастья, и оба свято верили, что таких дней впереди будет еще много. Вся жизнь.
— Ну что, поехали? — спросил наконец Майкл, и Нэнси кивнула. Тогда он передвинул на место камень и, взяв ее за руку, повел туда, где они оставили велосипеды.
Два часа спустя они уже были в крошечной квартирке Нэнси на Спарк-стрит, неподалеку от университетского городка. Войдя в комнату, Майкл сразу же направился к тахте, в который уже раз подумав о том, как ему нравится это уютное гнездышко и как свободно и легко он чувствует себя здесь. Почти как дома…
Нет, лучше, чем дома. В гигантской квартире матери Майкл часто ощущал себя потерянным и никому не нужным. Здесь же на каждой вещи лежал теплый отпечаток личности Нэнси: портьеры, мебель, картины на стенах, потертый меховой коврик на полу — все, казалось, впитало в себя частичку ее души. В квартире Нэнси было много цветов в вазах и просто комнатных растений в горшках, за которыми она ухаживала заботливо и внимательно, и взгляд Майкла невольно отдыхал на увитых цветущей традесканцией книжных полках, на белоснежном маленьком столике, за которым они ели, и на блестящих никелированных шишечках старинной кровати, которая одобрительно крякала под ними каждый раз, когда они занимались любовью.
— Мне очень нравится твой дом, Нэнси! — сказал Майкл, когда она вошла в комнату.
— Да, ты это уже говорил. — Нэнси огляделась по сторонам, и на лицо ее легла легкая тень печали. — Мне он тоже нравится. Хотелось бы знать, что мы будем с ним делать, когда поженимся?
— Мы заберем все вещи в Нью-Йорк и найдем там для них уютный маленький домик. — Майкл слегка приподнялся на локте, и взгляд его упал на незавершенную работу Нэнси. — А это что? Что-то новенькое? Я этого еще не видел…
Он смотрел на мольберт, на котором стояла новая картина Нэнси. Она была еще не закончена, но в ней уже проглядывали таинственная недосказанность и волшебство, отличавшие работы Нэнси. На холсте был изображен сельский пейзаж — безлюдные поля и перелески, но когда Майкл подошел ближе, то на дереве на переднем плане он разглядел мальчика, который сидел на ветке и болтал ногами.
— А его будет видно, когда ты нарисуешь листья? — спросил Майкл.
— Не знаю, наверное. Но даже если нет, все равно мы с тобой будем знать, что он здесь. Тебе нравится?..
Майкл одобрительно кивнул, и глаза Нэнси заблестели. Он всегда понимал ее работы как надо, а она очень дорожила его мнением.
— Мне очень нравится, — сказал он.
— Тогда эта картина будет моим свадебным подарком тебе. Только я должна сначала закончить ее…
— Ну, тут еще много работы. Кстати, о свадьбе… — Майкл бросил взгляд на часы. Половина второго, а ему надо было быть в аэропорту в начале третьего. — Похоже, мне надо поторопиться.
— Ты… ты обязательно должен ехать, Майкл?
— Да. Нэн, ну не надо так расстраиваться — я вернусь через несколько часов. Я буду у Марион в четыре, в зависимости от того, будет ли в Нью-Йорке пробка на шоссе или нет. Думаю, я успею на обратный «челнок», так что к вечеру уже вернусь. Что скажешь?
— По-моему, все о'кей, — ответила Нэнси, но вид у нее был встревоженный.
Отъезд Майкла продолжал беспокоить ее, и чем дальше — тем больше. И дело было вовсе не в том, что могла сказать ему Марион — просто Нэнси не хотелось, чтобы он уезжал, а почему — она и сама не знала.
— Надеюсь, все пройдет хорошо… — робко прибавила она.
— Конечно, родная, конечно.
Майкл старался говорить беспечно, но они оба знали, что Марион Хиллард всегда поступает так, как считает нужным, слушает только то, что хочет слышать, и соглашается только с тем, что ее устраивает. Впрочем, он продолжал надеяться, что так или иначе им удастся настоять на своем. Иного выхода просто не было. Майкл не представлял себе жизни без Нэнси и готов был сражаться за нее до конца.
Он крепко обнял ее на прощание, потом повязал галстук и снял со спинки стула легкий пиджак, который оставил здесь утром. Майкл знал, что, когда он прилетит в Нью-Йорк, там будет тепло, даже жарко, однако, несмотря на это, он должен был появиться перед матерью в пиджаке и галстуке. Это было важно: Марион признавала только деловой стиль и терпеть не могла вольности в одежде. Людей, не соответствующих ее стандартам, она называла «никто». Увы, к этим последним Марион относила и Нэнси.
Оба — и Майкл, и Нэнси — прекрасно знали, какой нелегкий разговор предстоит ему, поэтому поцеловались на прощание особенно крепко.
— Счастливо тебе, Майкл.
— Я люблю тебя, Нэнси.
Когда он ушел, Нэнси долго сидела в пустой гостиной, глядя на фотографию с ярмарки. Ретт и Скарлетт — бессмертные любовники в нелепых фанерных платьях… Но их лица на фотографии выглядели бесконечно счастливыми, и Нэнси спросила себя, сможет ли Марион понять их, знает ли она разницу между глупостью и счастьем, умеет ли она отличить воображаемое от действительного. Вряд ли, подумалось ей почему-то.
