и неизбежно обратилась в свалку, так как каждый британский командир действовал по своему усмотрению и в зависимости от условий, в которых находился его корабль. Как и ближайшему соседу Нельсона, весьма выдающаяся роль выпала на долю Колингвуда, корабль которого «Эксцелент», замыкал британский арьергард (Е). Избегнув, вероятно в силу обстоятельств, серьезных повреждений в рангоуте, он был совершенно послушен воле своего командира и дал последнему возможность показать искусство и мужество, которым отличался в такой высокой степени. Проходя вдоль арьергарда неприятеля, Колингвуд заставил его 74-пу-шечный корабль спустить флаг. Вслед за тем, увидел, что корабль Нельсона лежит на правом галсе, в беспомощном состоянии, на дистанции пистолетного выстрела от 80-пущечного противника «Сан-Николас»; «фор-стеньга и штурвал были сбиты, не осталось ни парусов, ни вант, ни снасти». При этом пять неприятельских кораблей обстреливали его. Поставив все паруса, Колингвуд поспешил ему на помощь, пройдя между «Кэптеном» и его ближайшим противником, обрезав последнего на расстоянии десяти футов и выпустив по нему один из тех залпов, относительно которых он обыкновенно уверял свою привычную команду, что если они сумеют сделать три таких в пять минут, то никакое судно не сможет сопротивляться им. «Сан-Николас» – намеренно ли, или потому, что рулевой на нем был убит – рыскнул под ветер и при этом навалил на борт 112-пушечного корабля «Сан-Жозеф», тогда как «Эксцелент», продолжая свой путь, очистил место для Нельсона. Последний, видя, что его «Кэптен» бессилен продолжать маневры, положил руль право на борт, отчего корабль его бросился к ветру, навалил на «Сан-Николас» и сцепился с ним. Тогда Нельсон, команда которого стояла уже наготове на палубе, бросился во главе ее на испанский корабль, согнал экипаж его вниз и заставил сдаться. «Сан-Жозеф», который также сцепился с «Сан-Николас» с другого борта, открыл теперь по британцам ружейный огонь; но коммодор, поставив сперва часовых у выходных люков «Сан-Николас», чтобы матросы его не могли опять выйти на палубу, вызвал со своего корабля подкрепление, с которым абордировал трехдечный «Сан-Жозеф» и заставил его также сдаться. На шканцах, окруженный своими людьми, все еще разгоряченными боем, он принял шпаги от испанских офицеров.
Такой драматический конец выдающейся роли, сыгранной Нельсоном, и быстрота его предшествовавших действий, которыми, приняв на себя огромную ответственность, он спас успех дня, сделали его самой видной фигурой в Сент-Винсентской битве или, как некоторые называют ее, в битве в день Св. Валентина. Это блестящее проявление его гения ничего не отнимает от заслуг главнокомандующего, подобно тому, как не умалил славы самого Нельсона тот факт, что командира авангарда в Абукирской битве осенила мгновенно счастливая мысль обойти французскую линию. Одному Джервису принадлежит честь нападения на противника при таких неравных шансах, также как и рациональный и увенчавшийся успехом план, исполнением которого он надеялся вырвать победу от сильнейшего врага. Правда, он был счастлив тем, что у него был такой помощник, такой надежный человек на надлежащем месте и в такой критический момент, но вся ответственность и, повторяем, весь первоначальный план действий принадлежат ему, и никто не может отнять их у него. Ему также прежде всего флот был обязан удивительной боевой готовностью, которая снимает с его предприятия упрек в опрометчивости, оставляя, однако, за ним право на хвалу за отвагу. Следующий факт еще более усиливает славу храброго адмирала. Когда утренний рассвет раскрыл перед ним оба флота, то слышали, как он сказал: «Победа весьма существенна для Англии в этот момент». Честь тому начальнику, который может подняться выше своих личных тревог и своей личной ответственности, в заботах о нуждах своего отечества, и который для поддержки престижа не рисковать своей репутацией.
Уже четыре испанских корабля были взяты британцами, и кроме того, на громадном «Сантиссима Тринидад» была сбита фок– или бизань-мачта; некоторые говорили даже, что и он спустил флаг. Подветренный неприятельский отряд приближался, и многие корабли из наветренного еще оставались неповрежденными. Джервис поэтому около четырех часов пополудни построил свой флот в линию на правом галсе, расположив ее между неприятелем и взятыми призами. Так окончилось сражение. Полагали, что дальнейшее преследование флота, так отчаянно разбитого, увеличило бы триумф британцев, но Джервис был не таким человеком, чтобы рисковать уже надежно обеспеченным серьезным успехом для дальнейших сомнительных приобретений. Существенная для Великобритании победа была завоевана; ничтожество испанского флота было разоблачено, и он не мог более считаться фактором в политическом положении. По мнению автора настоящего труда, Джервис был прав, не подвергая этого великого и несомненного результата дня Св. Валентина тем случайностям, шансы на которые не могут быть исключены из военных операций.
Из многочисленных наград, пожалованных правительством за описанную битву, упомянем о следующих: адмирал был возведен в пэры в звании графа Сент-Винсентского, а Нельсон получил выдающееся тогда звание кавалера ордена Бани. 20 февраля он был произведен в контр-адмиралы. Командиры судов получили медали, а старший лейтенант с каждого корабля был произведен в следующий чин.
Джервис верно заметил, что Великобритании нужна была тогда существенная победа, и никогда последняя не была так своевременна в смысле политических последствий, как Сент-Винсентская. Глубокий мрак господствовал во всей стране, и во всех частях горизонта сгустились уже темные, тучи, когда 3 марта курьер с депешами прибыл в Адмиралтейство. С тех пор как Бонапарт овладел долиной реки Адижа и отрезал Мантую, австрийцы уже три раза пытались выбить его из занятых им позиций превосходными силами и освободить город, и все три раза они были отбиты с тяжелым уроном. Недавно были получены известия, что Мантуя капитулировала, обеспечив Бонапарту свободу к наступательным действиям и дальнейшему движению вперед, чем он скоро и воспользовался. Британский флот вынужден был покинуть Корсику и Средиземное море. Мирные переговоры, начатые с республикой, окончились тем, что британскому послу было решительно приказано оставить Францию в сорок восемь часов. Хотя правительство и не ожидало благоприятного исхода упомянутых переговоров, тем не менее факт этот произвел на население удручающее впечатление. Консоли[33] упали до 51, т. е. ниже самого плохого курса их в дни Американской войны за независимость. Французская экспедиция против Ирландии, правда, не удалась, но в ее поражении флот Канала принимал такое малое участие, что страна должна была приписать его прямому вмешательству Божественного провидения, а не сил своего флота, что она предпочла бы. Это испытанное оружие национальной обороны казалось парализованным во всех частях. Наконец среди многих еще более угнетавших народ обстоятельств 26 февраля Английским Банком по распоряжению правительства были остановлены платежи звонкой монетой. Огромные субсидии, уплачивавшиеся континентальным государствам и требования металлических денег для удовлетворения нужд флота во всех частях света были главными причинами оскудения, о близости которого директора банка часто предупреждали правительство в течение двух лет. К этим причинам обеднения правительственных касс присоединилась в то время еще одна, правда, временная по своему характеру и возникшая в значительной мере от потери доверия в боевую силу отечественного флота, а именно – опасность вторжения французов. Народ начал требовать звонкую монету и припрятывать ее на черный день. Таково было положение дел, когда посланный Джервисом командир одного из кораблей его выехал из Фальмута, где он высадился с доставившего его туда фрегата, в Лондон, держа пока втайне свои добрые вести. Упомянутый фрегат пошел затем в Плимут с вице-королем Корсики, возвращавшимся со своей свитой из утраченного Англией владения. Когда они прибыли в этот город 5 марта, то туда уже дошла весть о прекращении кассовых платежей, и когда они сообщили о великом подвиге отечественного флота у мыса Сент-Винсента, то народ сначала отказывался верить, что счастье опять повернулось к Англии лицом. Все ждали услышать о соединении французского флота с испанским и об угрожавшем будто бы вторжении неприятеля. Так велика была финансовая паника, что пятнадцать гиней, требовавшихся для оплаты расходов на путешествие Эллиота в Лондон, с трудом были собраны между правительственными чиновниками.
Поворот в настроении правительства был очень велик, о чем свидетельствовала и щедрая раздача наград. Испанский флот до тех пор был пугалом – хотя и призрачным, но все-таки очень большим. Теперь же завеса, скрывавшая его гнилость, была сорвана, и в то же самое время перед нацией, боявшейся, что у
