— Кто это?
— Муж Мухиной.
Так что мне пришлось еще постараться, чтобы из мужа Мухиной дорасти до просто Мухина.
Так вот, в то время в институте учился майор, начальник пожарной части города, а у него служил старший лейтенант, как потом выяснилось, урод, который достал и МВД Казахстана, и все инстанции в республике непрерывными кляузами на всех и вся. Это присказка.
Возвращаюсь я утром в воскресенье из командировки, жена меня кормит, но вижу, что она несколько не в себе: что-то хочет мне сказать, но не решается.
— Ладно, мать, не тяни, что там у тебя случилось?
— Ты знаешь, у (называет фамилию майора, которого я тоже, само собой, знал) служит какой-то негодяй, так он написал в горком заявление — а моя жена была членом партии — что этот майор мой любовник, а поэтому я поставила ему хорошую оценку.
— М-да… — сказать мне было нечего. — Ладно, мать, как-нибудь с этим разберемся.
Доел, поехал на завод, решил накопившиеся оперативные вопросы и задумался, что делать. Вернее, что делать, подсказывала ярость, но надо было продумать технологию, как это сделать.
Появилась мысль, так себе — мыслишка, основанная на том, что этот старлей — говно, а, следовательно, и будет себя вести как говно, или, если хотите, как «культурный человек». Но никому говорить о своих планах было нельзя.
В понедельник разобрался с утренними делами и звоню в горком: правда ли, что у них есть такое заявление? Второй секретарь начала меня успокаивать, дескать, они этого негодяя знают, значения его писанине не придают и т. д. и т. п. Ага, значит, заявление есть, а значит, есть у меня и основания суетиться. Посылаю своего секретаря Наташу к юристу завода принести мне Уголовный кодекс с комментарием. Пришел с кодексом сам обеспокоенный юрист, но я сказал, что по такому пустячному вопросу он не нужен, мне нужно просто кое-что уточнить. Уточнил.
Еду на обед, командую своему водителю Федору подъехать к пожарной части. Захожу, сидят две женщины, здороваюсь, спрашиваю, где этот старлей. (Мне надо было, чтобы мне на него указали, поскольку я его не знал в лицо.) Отвечают, что в части его нет. То, что они не спросили, как меня зовут, понятно — они меня знали, но вот то, что они не спросили, зачем мне нужен старлей, мне не понравилось: значит, сплетни уже гуляют вовсю. Во вторник опять командую Федору свернуть к пожарной части, и опять все повторилось — старлея опять не было. После обеда возвращаюсь на завод, и через некоторое время звонок — этот урод мне сам звонит. Сообщает, что узнал, что я его ищу и что он тоже хочет со мною встретиться, так как у него есть много чего, что мне нужно знать. Я, сдерживаясь, предлагаю ему подождать, а я немедленно приеду.
Захожу, обе женщины тут (что мне и надо), посередине стоит мурло в форме и сапогах. Спрашиваю вежливенько, он ли это, мурло подтверждает: ошибки нет. Подхожу и, вкладывая в удар весь вес, бью его открытой ладонью по щеке. Мурло стояло перед своим столом, а посему на стол и упало. Я его беру за лацканы мундира, прижимаю к столу и вежливо, но громко, чтобы свидетели слышали, сообщаю, что если он еще хоть один раз упомянет имя моей жены, то я утоплю его в Иртыше. После этого я его отпустил, отступил и подождал, не полезет ли он драться: мне это было бы некстати, но что поделать, нужно было это проверить. Однако старлей не обманул моих ожиданий — говно есть говно — он лежал, свесив ноги, на столе и перепуганно на меня пялился. Дело было сделано, и я ушел.
Тут нужно понять меня тем, кто не понял. Я не мстил, мне было не до этого, да и не стал бы я мстить этому говну. Хотя, положа руку на сердце, конечно, и мстил, но месть эта была сверх 100 %, чем-то вроде премии за образцовое выполнение задания. Цель была в другом, и только эта цель не давала мне покоя: я — муж и отец, на мне лежит обязанность защиты моей жены. А этот гад не только оскорбил мою жену, но и посмеялся надо мной, полагая, что я свою жену не сумею защитить. Так вот, главная задача, которая стояла перед мной, — защитить её от уже разошедшейся по городу клеветы, а все остальное не имело значения. Я даже не думал о последствиях, вернее, я знал, что мой план может не получиться, и тогда последствия будут для меня неприятными. Но меня душила ярость, и все эти два с половиной дня я только и думал о том, как поаккуратнее дать ей выход в том направлении, которое решит стоящую передо мной задачу.
Я не думал, как на это будут реагировать другие, пусть он меня извинит, но я даже не подумал, как на это прореагирует директор завода. От пожарной части до завода ехать было минут 5, и мне кажется, что как только я зашел в свой кабинет, так он тут же вызвал меня по прямой связи чуть ли не криком: «Немедленно зайди!» Я зашел. Шеф был красный.
— Ты что творишь?! Ты когда-нибудь будешь думать, что ты делаешь, или нет?!
— Вы это о чём, Семен Аронович? — на всякий случай спросил я, поскольку недоумевал, как директор мог так быстро узнать об этом старлее, который, как мне казалось, всего еще 10 минут назад валялся на своем столе.
— Да ты понимаешь, что это хулиганство?! Звонил прокурор города и порадовал меня тем, что возбуждает против тебя уголовное дело! — отчаивался Донской.
Теперь я понял, что мы с ним имеем в виду одно и то же, хотя меня по-прежнему удивляла та прыть, с которой этот старлей оказался у прокурора.
Отвлекусь немного на прокуроров. И старый прокурор города, и сменивший его молодой меня не любили. Старого потрепал обком из-за составленного мною коллективного заявления, вернее, жалобы на его беспредел в делах техники безопасности, а молодого обком тоже уже успел потрепать из-за моей статьи в «Правде». А молодой прокурор был злопамятным. Много лет тому назад я сдавал в автошколе экзамены на права, и когда мы уже и вождение сдали, подошел кто-то и сказал, что в школе есть обычай, чтобы курсанты на прощание сбросились по 5 рублей на подарки преподавателям. Я, разумеется, тоже сдал. Спустя некоторое время прокуратура возбудила уголовное дело против директора автошколы, молодого казаха, за взяточничество, меня вызвали свидетелем, и показания у меня брал этот молодой прокурор, который тогда был следователем. Но ведь я деньги дал добровольно, следовательно, если на то пошло, и я виноват, так как же я при своей вине мог помогать обвинять этого казаха? Я и заявил, что пять рублей я действительно сдавал, но на коллективную выпивку, и ни о каких деньгах для преподавателей школы и слыхом не слыхивал. Следователя это разозлило, он достал бланк допроса, громко зачитал мне предупреждение об ответственности за отказ от показаний, дал подписаться под этим предупреждением и снова задал тот же вопрос о 5-ти рублях. Теперь это разозлило меня, и я ему ответил, что его предупреждение меня сильно перепугало, у меня нервный срыв, и теперь я вообще не помню ничего и даже того, учился ли я когда-нибудь в автошколе. Следователь еще некоторое время давил мне на психику, но хохла, если он уперся, столкнуть не так просто, поэтому ему пришлось обойтись без моих показаний. А уже потом, когда он стал прокурором города, мы как-то разговорились в горкоме, и он мне сказал, что помнит ту мою наглость на допросе. Такое отношение ко мне прокурора города, конечно, не могло радовать в связи с этим старлеем, но я, стараясь быть спокойным, сказал директору:
— Не волнуйтесь, Семен Аронович, все будет в порядке, я сам кашу заварил, сам из нее и выкручусь.
— Как?!
— Вы напрасно считаете, что я не думал перед тем, как дать этому уроду в морду. Я думал и полагаю, что ничего серьезного со мною не сделают.
На самом деле я не был уверен, как оно все будет, поэтому раскрывать свой замысел прежде времени не хотел, но мой спокойный тон успокоил немного и Донского.
— Ну-ну… Что же, пробуй выкрутиться, но помни, при малейшей угрозе того, что тебя отдадут под суд, беги ко мне, чтобы и я успел что-нибудь сделать.
— Спасибо!
Я поднялся в свой кабинет, и тут же зазвонил городской телефон — помощник прокурора города вызвала меня для получения объяснений. Ну скорость! Привозит меня Федя в прокуратуру, на втором этаже в коридоре сидят те две женщины-свидетельницы, и меряет коридор шагами старлей. Увидев меня, метнулся в противоположный конец — осторожный стал! Захожу в кабинет помощника, это была молодая, лет 30-ти, красивая женщина, здороваюсь.
На её лице аршинными буквами написано сожаление, и вместо ответа на мое приветствие она чуть не
