рядовой и сержант. Через три дня после боя остались 205 рядовых и сержантов, то есть 52 %, а офицеров стало 58 человек, то есть 132 %. Вопрос: куда перед боем спряталась треть офицерского состава, в каких госпиталях она окапывалась, чтобы вернуться в полк только после того, как он был выведен в тыл на переформирование?
Благоприятное влияние отвода полка в тыл на численность офицерского состава хорошо видно и по 48 сп.
По состоянию на 18 января в полку были 55 офицеров. Одного офицера передали в 343 сп, а на 21 января численность офицеров в полку составила 67 человек. «Откуда дровишки?» Интересно и боевое построение офицеров. На 17 января в 29 сп: в полковых тылах — 49 офицеров, в батальоне — 9 и в единственной стрелковой роте — ни одного! Ну как тут не процитировать Некрасова: «Семья-то большая, да два человека всего мужиков-то» А ведь то же самое Лебединцев уже описывал и в других критических ситуациях: вспомните, к примеру, как после авианалета при отступлении со станции Лихой гаубичным полком большой мощности командовала женщина-воентехник, примерно в звании старшего лейтенанта, а ни одного офицера этого полка и близко не было видно. Профессионалы! Умеют прятаться. Прекрасный образец людей, «неуклонных по совести и долгу».
Интересно взаимоотношение и между высшим офицерством — генералитетом. Комдив Короткое, если не пропьянствовал, то пробездельничал весь день 13 января вместо того, чтобы организовать бой. Но тоже профессионал: как только увидел, что его абсолютно не подготовленную к бою дивизию атакуют немцы, вместо организации боя стал придумывать, какой бы бумажкой свой зад прикрыть. Посудите сами. Во- первых, в резервном дивизионе 12 орудий, а у него у самого в дивизии противотанковых пушек и орудий, способных бить танки, было 59 единиц. Их почему не расставлял на противотанковых рубежах? Во-вторых, противотанковый дивизион уместно было просить у командира корпуса накануне, когда услышали гул танковых моторов у немцев. А что толку было от этого, находящегося где-то на другом участке дивизиона, если немцы уже пошли в атаку? Тут и авиация не успела бы.
С другой стороны, подлец Коротков на такого же подлеца и нарвался: комкор Меркулов сжег шифровку из 38-й дивизии и объяснял прокурорам, что он-де был «не в курсе дела». Ничего не скажешь — один другого стоит. И что, это те люди, которым, словами Даля, «можно доверять»!
А уж то, как Коротков, нажравшись водки, с пьяных глаз убил артиллериста и чуть не застрелил своего же командира роты разведки, комментировать, видимо, не стоит. Как и эпизод возвращения в полк «отцов-командиров».
К этой главе, как я полагаю, будут уместны и эпизоды о воровстве в офицерской среде, в среде, так сказать, людей чести.
Воры в погонах
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Так вот, «вернемся снова к нашим баранам», как говорит британская поговорка, то бишь — к первому вручению орденов и медали «За боевые заслуги» в далеком ноябре 1944 года, приуроченный тогда к очередной годовщине Октября. К нам на курсы «Выстрел» пожаловал не кто иной, как генерал-полковник Голиков Ф. И., бывший тогда заместителем наркома обороны по кадрам. Он же являлся и начальником Главного управления кадров (ГУК НКО). Он был последним предвоенным начальником Главного разведывательного управления, в войну Голиков командовал армейскими и фронтовыми объединениями, правда, не всегда успешно. Он был единственным генералом армии, который, возглавляя с 1958 по 1962 год Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота, в 1959 году получил на этой должности маршальское звание. И один из маршалов Советского Союза, прошедший войну и не получивший ни в войну, ни после нее звания Героя Советского Союза. Тухачевский и Егоров тут не в счет.
Церемония вручения наград проходила в клубе. Начальник курсов генерал-лейтенант Смирнов предложил генерал-полковнику раздеться в кабинете начальника клуба. После вручения вернулись в кабинет. Шинели были на месте, а каракулевая генеральская папаха исчезла бесследно. Тщательные поиски результата не дали, пришлось заместителю наркома надеть запасную фуражку начальника курсов и возвращаться в Москву в утепленной машине. На курсы был наложен жесткий карантин. Поиски злополучной папахи начались немедленно. Построили и наш курс. Полковник Титов объявляет: «Носком сапога разбивать под ногами снежный покров и искать головной убор генерала. Пока не отыщем, никаких увольнений». Искали тщательно, всю территорию обшарили, но так и не нашли папаху с красным верхом, хотя в щелях соседнего недостроенного помещения наковыряли кем-то ранее украденные часы, ордена с медалями и денежные купюры.
Воровство процветало вовсю. Крали даже сапоги и обмундирование. Поэтому на ночь поднимали ножки кроватей и под них подставляли хромовые сапоги, а обмундирование на ночь прятали под подушку. Мой сосед Павел Назаров оставил во время умывания гимнастерку на постели, а после умывания не обнаружил на ней ордена Красной Звезды. Так и сказал: «Где тонко, там и рвется»… Это была его единственная награда, а он знал, что ордена не восстанавливаются. Выручил я его из беды. У одного из последних военнопленных на Днестре был обнаружен наш орден Красной Звезды, который был снят с нашего погибшего на поле боя солдата. Я не успел его переправить кадровым органам, и он сохранился у меня в трофейном портфеле. Временная справка на награду у Павла осталась, но номер знака, конечно, не сходился. Но кто их когда-либо сличал? Единственный раз — после сдачи временных удостоверений и обмена их на орденские книжки. Но Павел для верности счистил прежний номер оселком, а новый номер, соответствующий записи в удостоверении, выгравировал ему мастер по ремонту орденских знаков при «Военторге». Этот мастер и эмаль заливал на знаки при повреждениях.
…Уезжали мы с Павлом вдвоем с Киевского вокзала до украинской столицы. Потом были пересадки в Стрые и Самборе. Приходилось ехать даже товарным вагоном. Я перемерз в Карпатах, и у меня впервые за всю войну возвратилась малярия с приступами температуры. Хорошую заботу проявлял Паша обо мне в пути. Мы пересекли Карпаты и оказались в городе Мишкольц, откуда нас направили в Будапешт. Комендант направил нас в гостиницу такого же названия. В ней не было постельного белья и даже ковровая обивка с пружинных матрацев была сорвана. Спали мы на обивке из мешковины. Павел рыскал в поисках продпункта, чтобы накормить меня. В столовой кормили хорошо. Здесь в гостинице мне впервые в жизни удалось видеть столичную проститутку, которая провела ночь с нашим капитаном. Он не оплатил ее услуги, и она плакала навзрыд. Видимо этот клиент еще не имел оккупационных банкнот и ему нечем было расплатиться по таксе. Впрочем, на выпивку он нашел. А может, он мерил нашими мерками и считал, что это она должна была ему за это поставить «магарыч»? Пришлось ему объяснять свои мотивы в городской комендатуре.
Через день нас направили в Братиславу, где комендант мог назвать место отдела кадров 2-го Украинского фронта- небольшой сельский населенный пункт, расположенный восточнее города Братиславы. Туда мы прибыли после одной ночевки примерно в такой же гостинице, как «Будапешт».
В отделе кадров фронта нам выдали два ордера на места в гостинице, но Павел уже нашел собутыльников из таких же резервистов и повел меня к ним в одну из деревенских хат. Жителей в таких случаях эвакуировали в другие места, и, зайдя в дом, мы застали несколько лейтенантов за низким круглым столиком, посредине которого стояла огромная сковородка с большими котлетами. Стоял кувшин с виноградным вином и нарезан хлеб. Были и вилки. Для знакомства мне налили ковш вина примерно с пол- литра. У меня только что прошел приступ малярии. От огромной температуры у меня была жажда. Я за один раз выпил весь ковш полностью, сам себе удивляясь, и приступил к котлете. Павел был уже навеселе и затеял спор со старшим лейтенантом относительно первенства за столом — тогда мы слова «тамада» не знали. Мой друг встал с намерением уйти, но я еще был голоден. Закончив обед, я почувствовал утомление и сонливость. Павел завел меня в другую комнату и уложил в постель прямо в шинели. Дальнейшего я уже не помнил, так как быстро захмелел.
Проснулся я глубокой ночью. Электрического освещения в доме не было, а на улице было совершенно темно. Рядом спал мой напарник. Я перелез через него, чтобы выйти из дома во двор по нужде, но почему- то не мог найти дверь. Окно чуть-чуть мерцало в темноте. И я открыл створки и вышел, так как строение было таким, что грунт оказался на уровне окна. В темноте я совершил свои дела и, возвращаясь, споткнулся
