Михаил Матусовский
К ВЫНОСУ ЗНАМЕНИ — ВСТАТЬ!
Лидия Гречнева
БРЕСТСКИЙ ВОКЗАЛ
Рассказ Антона Васильевича Кулеша, работника линейного отделения милиции станции Брест- центральный:
21 июня я заступил на дежурство в полночь. Вышел из дома вместе с братом Михасем, который гостевал у нас и возвращался к себе, в Брест. Ночь была теплая, светлая, самая короткая в году. Утром за огородами выкосили луг, и от привядшей травы шел густой сладкий дух. После жаркого дня дышалось легко. Мы шли не торопясь, делясь слухами о скорой войне, которые становились все настырнее. В городе обыватели расхватывали крупу, соль, спички, керосин. Было очень тревожно, но в войну не верилось. Не хотелось верить! Только ведь жить стали по-человечески, и двух лет после освобождения не прошло.
Я осторожно вел свой новый велосипед, все никак не мог привыкнуть, что эта сверкающая никелем легкая машина в самом деле моя. Еще совсем недавно я и помыслить о такой покупке не мог. До прихода Красной Армии наша семья была одной из самых бедных в вёске. И дед, и отец всю жизнь батрачили от зари до зари, и весь труд — как в прорву, из долгов не вылезали. Я начал работать по найму с четырнадцати лет, но на велосипед смог отложить деньги только при Советской власти, работая в линейном отделении милиции.
Сюда меня приняли в сентябре 1939 года. Принимал на работу меня и моих односельчан, братьев Никиту и Федора Ярошиков, Андрей Яковлевич Воробьев. Трудно даже сказать, как растрогала нас его душевность. После панского лиха, когда нас, белорусов, и за людей-то не считали, участливое отношение было в новину.
С таким начальником, как Андрей Яковлевич, мне еще никогда не доводилось работать. Умел он и поддерживать человека в трудную минуту, и строго спросить по справедливости, и научить. И в крестьянском деле толк понимал не хуже нас.
На углу Красногвардейской и Фортечной мы с братом словно споткнулись. Возле телеграфного столба стояли трое в гражданском и весело переговаривались с четвертым. Тот, примостившись наверху, резал провода. Мы с Михаилом переглянулись, заподозрив неладное. Но те трое, не обращая на нас внимания, продолжали так беззаботно перекликаться с приятелем на столбе, что мы, хоть и не совсем уверенно, решили — наверное, срочный ремонт. То же самое сказали мне на вокзале, в нашей дежурке, когда я рассказал об увиденном.
Не успел я выйти на перрон, где вместе с Леней Мелешко, самым молодым нашим постовым, нес дежурство в ту ночь, как в городе погас свет, через несколько мгновений засветился снова, и тут же опять все погрузилось в темноту. Потом огонь замигал снова.
— Ну и сапожники на электростанции, — проворчал рядом кто-то из пассажиров.
И в вокзале, и на перроне в этот поздний час было необычно людно. Откуда-то вынырнула группа пограничников, человек тридцать. Окружили меня, велели, чтобы я вел их к дежурному. Там они предъявили документы и потребовали немедленной отправки в Высоко-Литовск служебным поездом.
Меня что-то насторожило. Может, барский окрик, прозвучавший, когда они обратились ко мне, — не знаю, но только я незаметно последовал за ними. И вдруг замер на месте, услышав, как они тихо заговорили по-немецки. Кинулся к дежурному. Тот только усмехнулся:
— Тебе сегодня все что-то чудится, Васильич! Перекрестись!
Однако креститься я не стал, и получаса не прошло, как снова появился в дежурке, на этот раз с подозрительным парнем, которого мы задержали вместе с Василием Литаренко. Задержанный вел себя развязно, предъявил удостоверение представителя Брестского горкома комсомола, командированного в Высоко-Литовск. Однако, когда мы позвонили дежурному в горком, выяснилось, что такого работника там нет. Пока мы справлялись по телефону, парень сунул в рот какую-то записку. Но проглотить ее не успел, на него молнией кинулся от дверей только что вошедший Леня Мелешко. Парень выплюнул записку и впился зубами в руку Лени.
