– Я это запомню. Расскажи мне о мире демонов.
–Если бы ты там оказался, то не сразу бы понял, что ты не дома. Мир похож на твой, и живут там такие же люди. Например, там живешь ты.
– У каждого человека есть двойник в том мире?
– Совершенно верно.
– И у каждого жителя того мира есть двойник в нашем?
– И это правильно.
– Следовательно, количество людей в каждом из двух миров всегда совпадает?
– Продолжай.
– Это значит, что, если мой двойник умрет, то одновременно с ним умру и я?
– У тебя хорошая логика, Эрчжи. Но я бы не стал использовать слово «одновременно» – оно неуместно. Ты же знаешь, что время – иллюзия. А ты сейчас стараешься познать сущность.
– Скажи, а если в другом мире вдруг исчезнет вся жизнь, наш мир тоже опустеет?
– Ты всё правильно понял, но лучше спроси о чем-нибудь менее трагичном.
– Мог бы ты перенести меня в мир демонов, как перенес к пещере Миларепы?
– Нет, я не могу этого сделать. Пришедший из другого мира сделается непрерывным источником нарушения закона. Я не могу этому потворствовать.
– Значит ли это, что существует секвенция, позволяющая побывать человеку в мире демонов?
– Ты решил, что для любого нарушения закона существует своя секвенция? Впрочем, неверные предпосылки ты компенсировал неправильными рассуждениями и пришел к верному выводу: секвенция для перемещения в мир демонов действительно существует.
– Что случится, когда откроется третий мир, мир голодных духов?
– Наверное, он станет частью Меня-Всего, как мир людей и мир демонов.
– А мой двойник сейчас существует в мире голодных духов?
– Не буду придираться к слову «сейчас», хотя понятие одновременности для двух миров – штука не совсем очевидная. Но, полагаю, что ты там есть.
– А Ты-Весь сейчас там существуешь?
– Если там есть ты, то присутствую и я, ведь ты – часть меня.
– После того, как откроется новый мир, Ты-Весь, который из мира людей, сольешься с Тем из мира духов? Или вас будет двое?
– Я буду один.
В дверь тихонько постучали, и вошел Ваджра.
– Учитель, чаши наполнились медом, и пчелы улетели.
– Люди из деревни всё еще там?
– Да, и подошли новые. Кажется, вся деревня собралась у нас под стенами.
– Отнеси одну чашу в трапезную, а остальные отдай крестьянам – пусть полакомятся. А потом вели им уходить.
После того, как Ваджра ушел, старик обратился к голосу:
– Ты упоминал, что перерождение человека происходит в одном из двух миров. От чего зависит, в каком именно – от его заслуг?
– Я бы не сказал. Можешь считать, чтобы принять решение, я каждый раз подбрасываю монетку. Но если я решу возродить кого-то в твоем мире, его двойник возродится в другом – никогда оба в одном.
– Почему?
– Таков закон.
– Когда мир духов присоединится к тебе, перерождения будут проходить и там?
– Конечно. Это – одно из важных последствий такого слияния.
Старик надолго задумался, а в комнату снова неслышно вошел Ваджра.
– Учитель, люди хотят, чтобы ты вышел к ним и благословил.
– Сходи, – посоветовал невидимый голос, – это будет справедливо, ведь они кормят твой монастырь долгие годы.
– Кормят, – согласился старик, – как кормили их отцы и праотцы – конечно, схожу, – и легко встал с ложа.
– Погоди, – остановил монаха дребезжащий голос, – тебе удалось узнать что-то новое обо мне, используя аналогию с грибницей?
– Кажется, удалось. Но я еще не готов об этом говорить. Давай отложим до следующей встречи.
– Давай отложим.
– Мне снова ждать знамения? – ответа на свой вопрос старик не получил.
Проснувшись, я взглянул на часы на стене моего номера, произведенные, судя по их виду, где-то на Альфе Центавра. Часы показывали половину двенадцатого. Половину двенадцатого дня, нужно полагать. Прошедшей ночью я на удивление долго провозился с отчетом, а затем, вместо того чтобы предаться размышлениям о тонкостях путешествия между разными временами и мирами, занялся сценарием: время поджимало, так как всё написанное мною ранее, уже было сыграно и увековечено съемочной аппаратурой. В животе заурчало – аппетит потихонечку начал превращаться в голод, что, в общем-то, неудивительно. Ночью в творческом раже я голода не ощущал, точнее, он мне не слишком мешал работать. Кроме того, жесткое средневековое мясо, которым мой двойник угощался за круглым столом, обмануло, наградив иллюзорной сытостью после возвращения, но природу не обманешь – проглоченное мясо осталось во временах Артура, а мой настоящий желудок в последний раз имел дело с пищей часов двадцать назад. Я быстро выполнил все необходимые утренние процедуры и устремился на кухню нашего замка-комода, где мне тут же была выдана порция омлета и кофе. По-быстрому закидав в себя калории, я отправился на съемочную площадку, не забыв предварительно передать литературный плод бессонной ночи для дальнейшей обработки соответствующими профессионалами.
Войдя в зал, я обнаружил, что наша съемочная площадка временно превратилась в кинотеатр: освещение было приглушено, а на огромном экране Джиневра-Алёна выясняла отношения с Артуром. На мое громкое приветствие творческие коллеги ответили шиканьем – оказывается, они были увлечены просмотром отснятого материала. Смирившись с недостаточно уважительным отношением к собственной особе (за прошедшие дни я привык быть непременным центром почтительного внимания труппы), я скромно уселся в уголке и стал смотреть на экран. Выяснилось, что наши материалы уже были должным образом обработаны, и я, наконец-то, увидел виртуальные декорации, о которых до сих пор только слышал. Нужно сказать, что они впечатляли и впечатляли сильно. Если бы я лично не видел, как снималась сцена с Алёной, никаких подозрений в искусственности интерьера у меня бы не возникло. Впрочем, ощущения неестественности не было и сейчас – создавалось впечатление, что Артур со своей фиктивной супругой эмоционально беседуют посреди огромного зала, освещенного солнечными лучами, бьющими через многочисленные стрельчатые окна. Я сразу узнал эту сцену: Алёна рассказывала Хоеву, что сердце ее навеки принадлежит другому, но телом, согласно брачному контракту, может обладать законный супруг – если захочет, конечно. При этом королева прозрачно намекала, что удовольствия это существование ей не доставит никакого, и подумывала вслух, а не стоит ли вообще покончить с такой жизнью. Мордастый король выглядел обескураженным. В нем определенно боролись обида отвергнутого мужчины, желание продолжать
