зато отлично помню, что услышал в темноте женский плач. Это рыдала Элиза… Я завернул за ограду и увидел ее. Она сидела на каменной скамейке под деревом, закрыв лицо руками. У меня до сих пор стоят перед глазами ее узкие плечи, которые сотрясались от рыданий. Я отвлек ее своим появлением. Она тут же попыталась спрятать от меня свое горе. Я предложил ей носовой платок и спросил, могу ли я чем-нибудь помочь. В ответ она снова разрыдалась.
Дант умолк на минуту, В тот вечер он не искал себе подружки, ибо у него тогда уже была одна. Он сам так до конца и не понял, что заставило его тогда сесть рядом с ней. Может быть, печальный блеск в ее глазах, беспомощность, написанная на освещенном луной лице? Но он сел рядом и обнял ее, давая выплакаться. А то, что последовало за этим, было уже неизбежным.
— Почему она плакала? — спросила Беатрис.
— Я узнал, что она незадолго до того вышла замуж, но почти весь медовый месяц провела в одиночестве. Ибо после неудачной брачной ночи, к которой она была не подготовлена, ее муж, маркиз Овертонский, предпочитал проводить время в обществе других женщин. При этом он не упускал случая оскорбить Элизу и выразить свое отвращение к ней. Он говорил ей, что она ни на что не годна. Говорил постоянно. И в результате загнал ее этим в угол. Какой же человек выдержит, если ему без конца будут вдалбливать мысль о его полной никчемности? Я как мог утешил ее, и мы… — он сделал паузу, подбирая нужное слово, — стали встречаться. Это продолжалось несколько месяцев.
— Вы полюбили ее? Дант покачал головой:
— Боюсь, все не так просто. Судя по всему, Элиза прониклась ко мне довольно сильным чувством. Возможно, с ее стороны и была любовь, но я, увы, не поднялся до таких высот. Я был к ней неравнодушен, но любовью это вряд ли можно было назвать.
— По крайней мере, вы не обманывали ее насчет этого.
— Да, Беатрис, меня можно обвинять в чем угодно, но только не в отсутствии честности. Видите ли, я просто не умею ловко врать. Да, я никогда не пытался уверить Элизу в том, что люблю ее. А сейчас, когда я узнал все про Фебу… я пришел к заключению, что Элиза, узнав, что беременна, решила прекратить нашу связь. Она так ничего и не сказала мне про ребенка. О существовании Фебы я узнал только сегодня.
— Это можно было понять по выражению вашего лица, — сказала Беатрис. — Но отчего мать девочки вдруг решилась открыть всю правду только сейчас? И почему она отослала от себя дочь?
— Элиза умерла. В начале года ее забрала чума, а маркиз узнал все про Фебу из одного письма, которое нашел, разбирая личные вещи жены после ее смерти. Она сама написала это письмо мне. Несколько лет назад. Но так и не отправила. В письме говорилось, что я настоящий отец Фебы. Узнав об этом, маркиз решил избавиться от ребенка, потому и прислал его мне.
Беатрис нахмурила брови:
— Это недостойный поступок. Как же можно сначала любить девочку, а потом вот так просто избавиться от нее?
— Как я уже говорил, маркиз не являлся образчиком человеческой добродетели. Вы заметили тот страх, который появился на лице у Фебы, когда она увидела меня? Откуда это? От маркиза, который, возможно, являлся единственным мужчиной, которого она видела в жизни. И девочка посмотрела на меня так, как она привыкла смотреть на него. Беатрис рассердилась:
— Ну что ж, в таком случае это даже хорошо, что он прислал ее сюда!
Дант внимательно взглянул на нее. Про Элизу Беатрис молчала. Тогда он решил ей помочь:
— Значит, вы не считаете меня негодяем после того, что я рассказал вам про себя и мать Фебы?
— Не говорите глупостей, Дант. Вы дали утешение несправедливо обиженному человеку. Как можно судить вас за это? Если бы вы раньше знали о существовании Фебы, я уверена, вы давно уже приняли бы на себя ответственность за нее, ибо так поступил бы любой джентльмен.
— Но джентльмен, если уж на то пошло, не стал бы связываться с замужней женщиной.
— Значит, вам хотелось, чтобы мать Фебы всю жизнь прожила с человеком, который так обращался с ней? И никогда не узнала истинного счастья? Это, конечно, был брак по расчету?
— Разумеется.
— А вот я считаю, что замужество никогда не должно превращаться в сделку. Это всегда плохо заканчивается. — Она посмотрела на него и прибавила: — Честно говоря, даже не знаю, откуда во мне взялось столь твердое убеждение, но я действительно так считаю.
Дант улыбнулся:
— А вы вольнодумствуете. Беатрис поднялась:
— Возможно. Но зато я точно знаю, что от всех этих рассуждений страшно проголодалась. Не хотите ли отведать вместе со мной имбирного пряника, милорд?
На этом разговор был закончен.
Дант заглянул в комнату, освещенную всего одной свечой. Феба сидела на постели, на ней была белая ночная рубашка, волосы струились по плечам темными волнами. Она неподвижно смотрела на что-то зажатое в руке.
— Привет, — проговорил Дант, заходя. Феба тут же спрятала предмет своего интереса в кулачке. Только потом она повернулась к Данту и молча посмотрела на него.
Дант подошел и опустился на краешек постели.
— Тебе нравится твоя новая комната, Феба?
— Да, сэр.
— Я сам жил здесь в детстве. А на подоконнике, вон там, у меня были расставлены деревянные солдатики. По ночам, когда все в доме спали, я любил болтать с ними. Они всегда были очень внимательными слушателями. Где они сейчас? Наверное, свалены где-то на чердаке. Если хочешь, я мог бы поискать их и…
Она продолжала молча смотреть на него.
Дант улыбнулся:
— Впрочем, что это я? Разве маленькие девочки играют с солдатиками?
Она не ответила. Тогда Дант решил сразу перейти к делу:
— Феба, ты, наверное, не совсем понимаешь, почему тебя привезли сюда?
— Вы мой отец, — просто ответила она.
— Да, это верно. Но ты понимаешь, что это значит?
— Да. Тот человек, за которого мама вышла замуж, на самом деле не был моим отцом. Мама иногда рассказывала мне про вас. Она говорила, что вы настоящий джентльмен. Но я не должна была никому говорить… Это была наша с мамой тайна. Но мама не смогла ее скрыть.
Дант пораженно уставился на нее:
— Ты не по годам смышленая, Феба.
— Мама говорила, что не хочет, чтобы я росла так же, как она. Вот я уже умею читать и могу написать свое имя. Меня мама научила. А еще я умею немного считать. Мама говорила, что девочек никогда ничему не учат, потому что люди не хотят, чтобы они были умными. Мама говорила, что это неправильно и что она не хочет, чтобы я росла такой.
— Твоя мама была очень умной женщиной. Но ее нет, и остался я, твой отец. Поэтому теперь ты будешь жить здесь, со мной. Ты не хочешь?
— Мисс Стаутвел говорила, что вы, скорее всего, отправите меня в закрытый пансион. А еще она говорила, что если вы папист, то отправите меня в мона… в мона…
— В монастырь?
— Да. Она сказала, что такие мужчины, как вы, не любят возиться с маленькими детьми. Они отсылают их в монастырь, где те живут, пока не подрастут и пока отцы не выдадут их замуж за тех, кого подобрали для них. Вы скоро отправите меня в монастырь, сэр?
Дант нахмурился:
— Нет, Феба, не скоро. Точнее, я тебя вообще никуда не отправлю. Во-первых, я не католик, хотя среди моих друзей есть и католики. Все они очень милые люди. Вера не может сделать человека плохим.
— А мисс Стаутвел говорит, что паписты злые.
— Мисс Стаутвел ошибается как в этом вопросе, так и во многих других. Что еще она тебе говорила?
