Что произошло после того, как она упала? В чьих руках оказался этот старинный нож, применявшийся для починки писчих перьев и висевший обычно среди других ножей на стене, как раз под набитой опилками оленьей головой, которая сейчас будто бы с сочувствием смотрела на девушку своими неподвижными и блестящими агатовыми глазами?.. Кто вонзил нож отцу в горло и оставил его лежать и истекать кровью на ковре? Может, это она сама сорвала нож со стены и ударила им отца? Нет, это врезалось бы ей в память. Она бы запомнила если и не все, то хоть что-то, обрывками. Ведь для того, чтобы пойти на такое жестокое насилие, она должна была быть ослеплена вспышкой безумной ярости, которая не может вот так просто и бесследно изгладиться из памяти. Неужели она не запомнила бы выражение ужаса на его лице, на лице родного отца, которое появилось бы в момент ее приближения к нему с ножом в руке?..
«Интересно, сколько же прошло времени? — подумала вдруг Кассия. — Несколько минут или несколько часов? Как долго я лежу здесь на полу, рядом с его бездыханным телом? Можно ли еще спасти ему жизнь?»
Кассия медленно повернула голову, застонав от боли в скуле, которую причинило это движение. Осторожно подвигала челюстью, пытаясь выяснить, не сломана ли она. Стало еще больнее, но, слава Богу, похоже, все кости были целы. Наконец Кассии удалось повернуть голову.
Позади стояли напольные часы. Теперь ей стало ясно, что при падении она ударилась затылком именно о них: стрелки застыли на десяти минутах одиннадцатого, то есть тогда, когда Кассия налетела на них, разбив головой стеклянную крышку, закрывавшую медно-серебряный циферблат.
Она попыталась подняться, но малейшее движение отдавалось в голове сильнейшей болью, каждый мускул словно протестовал против того, чтобы его напрягали. Тогда она на локтях поползла в ту сторону, где лежал отец.
Добравшись до него, Кассия увидела, как он уставился остекленевшим взглядом в украшенный лепниной потолок, словно завороженный искусным рисунком. Его глаза сейчас живо напомнили ей черные и блестящие глаза головы оленя, висевшей на стене.
Что-то влажное и липкое… Только сейчас Кассия обратила внимание на то, что ладони ее упираются в насквозь пропитанный отцовской кровью ковер. Почему она не кричит как безумная, вся содрогаясь от ужаса, который непременно должен был охватить ее при виде всей этой кошмарной сцены?.. Кассия только молча смотрела на отца. Странно, но вид его, лежащего перед ней с ножом, вогнанным по самую рукоятку в горло, и то, что ее руки запачкались его кровью, которой пропиталось также ее платье, вовсе не вызвало в ней потрясения.
Кассия закрыла глаза. Может быть, она такая черствая, что не способна сопереживать ближним? Не способна вообще испытывать какие-либо чувства?
Но нет, было время, когда она чувствовала, смеялась, даже танцевала под ветвями цветущих весенних вишен, вплетая себе в волосы венки красных цветов вместе с подругой детства Корделией.
Сколько времени прошло с тех славных дней, когда они легко и весело жили при дворе Людовика XIV?
Во Францию ее мать уехала вместе с ней накануне кровавых гражданских войн, потрясших Англию. Отец с ними не поехал. Почти два десятилетия минуло с тех пор… Тогда Кассии не исполнилось еще и трех лет.
Все эти годы, что она провела во Франции, девушка не видела отца, да и вспоминала его лишь тогда, когда о нем заговаривала мать. И только четыре года назад, когда ей исполнилось восемнадцать лет, они с матерью — и с только что коронованным монархом Карлом II — вернулись в Англию и она, в сущности, впервые увидела отца.
Был конец мая, но погода стояла какая-то зловеще холодная. Отец встречал их в порту Довера, скрестив руки на груди.
— Здравствуй, Джудит, — сказал он жене.
И едва заметно кивнув Кассии, тут же развернулся и зашагал к экипажу. Им оставалось только последовать за ним.
С того дня в жизни Кассии произошел первый крутой поворот. Но тогда еще была жива мама. Она умерла при родах около полугода назад, и только теперь Кассия по-настоящему узнала своего отца.
Впрочем, мама и раньше рассказывала о том, какой это жестокий человек, сущее чудовище, за которого она, будучи еще совсем юной девушкой, не по своей воле вышла замуж. Все годы, что они жили во Франции вдали от английских берегов, мама готовила дочь к встрече с отцом, которая рано или поздно неизбежно должна была состояться. Ненависть ее к этому человеку передалась и Кассии. Мать называла его только «маркизом» и никогда «Галифаксом», или «Сигрейвом», или даже «милордом». Рассказывала, что он фактически купил ее, как вещь, когда ей было всего шестнадцать и когда она еще верила в сказки и была преисполнена романтических мечтаний. Он взял ее замуж только из-за приданого, словно она была какой- то породистой кобылицей, выставленной на аукцион.
Кассия тогда поражалась жестокости отца, который мог так поступить, в сущности, приговорив маму к пожизненному заключению в стенах его дома. Ведь он не мог не знать, что она не выносит одного его вида и не может говорить о нем без гневной дрожи в голосе. Маме не дали выйти замуж за молодого человека, которого она по-настоящему любила, про которого вспоминала всегда с грустной улыбкой и которого называла милым Эдмондом. Собственно, мама только тогда и улыбалась, когда думала о нем. Во все остальное время глаза ее были темными от ненависти, которую она питала к мужу и отцу Кассии.
Именно из-за этих маминых рассказов девочка уже в двенадцать лет твердо решила, что никому и никогда не позволит выдать себя замуж за нелюбимого человека, за такого, как отец.
Но теперь, когда она, склонившись, смотрела на него, лежавшего перед ней в кровавой луже, лицо его не выглядело таким суровым. Должно быть, в молодости он был очень красив: густые темные волосы, правильные черты лица «классического аристократа». Она уже не видела в нем того жестокого чудовища, каким он был при жизни, и вид его уже не внушал ей страха.
Кассия подняла руку и осторожно приложила ее к его груди. Кровь с ладони оставила пятно на его белой накрахмаленной батистовой сорочке. Он не дышал, и сердце его не издало ни единого удара, сколько она ни ждала. Кассия не удивилась: это было лишь подтверждением того, что она и так уже знала.
Она осторожно закрыла ему веки. Убирая руку, наткнулась вдруг на выпиравший на жилетке маленький кармашек, где он носил свои золотые часы. Кассия потянула за красную шелковую ленточку, которой они были привязаны к карману: чтобы их не мог стащить какой-нибудь уличный воришка. На крышке часов был вырезан узор — крошечный побег неизвестного ей цветка. Она открыла крышку. Часы показывали половину одиннадцатого.
Двадцать минут. Всего двадцать минут прошло с того момента, как она потеряла сознание. В течение этого короткого промежутка времени ее отца кто-то успел убить. Может быть, она сама. Кассия напрягла память, пытаясь вызвать в сознании хоть какие-нибудь образы, но тщетно.
Она стала засовывать часы обратно в кармашек, чтобы все выглядело так, будто она не приближалась к отцу. Впрочем, это было глупо, ибо ее рука оставила ясный кровавый отпечаток на его сорочке…
Кассия услышала лязг поворачиваемого в замке ключа, и через секунду дверь в кабинет распахнулась.
— Говорю вам, мистер Клайдсуорс, что что-то случилось. Нечто нехорошее. Я слышала, как он кричал, орал на нее, произнося такие ужасные слова… Вы не поверите! А потом раздался какой-то треск, звон стекла, и после этого тишина. Сколько времени уже оттуда ни звука, и…
Кассия подняла глаза на вошедших.
В дверях показалась служанка Линетт и дворецкий Клайдсуорс. Они замерли как вкопанные на самом пороге, увидев Кассию, склонившуюся над отцом, из горла которого торчала рукоятка ножа. Руки и платье девушки были испачканы кровью. В комнате все было перевернуто вверх дном.
Линетт закрыла рот рукой, с трудом подавив крик.
Клайдсуорс осенил открывшуюся их глазам страшную картину крестным знамением и тихо пробормотал:
— Боже Всевышний, все-таки она его убила…
Глава 1
