самосовершенствования: мол, ведь много раз было сказано апостолом Павлом: 'нет различия между иудеем и эллином' (Рим. 10:12; Кол. 3:11 и др.)… Такие цитаты, вырванные из контекста, приводятся очень часто. Однако их контекст совершенно ясно говорит о том, что только в наивысших уровнях духа, в соизмерении с Царством Божиим 'Нет уже иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе' (Гал. 3:28–29). Неразумно ведь из этих слов выводить, что в земной жизни нет 'ни мужеского пола, ни женского' — так же и в отношении народов.
Более того: в Новом завете многократно подтверждается, что в земной жизни именно народы — деятели истории. Христос говорит своим ученикам: 'идите, научите все народы' (Мф. 28:19); это подтверждается схождением Святого духа на апостолов, которые обрели знание 'иных языков' (Деян. 2:4); причем 'все народы' сохраняются до конца времен, когда Господь будет их судить (Мф. 25:32). Это говорит о том, что не только человек, но и народ наделен каким-то личностным качеством — только в этом случае к нему применимы нравственные требования и суд. Нация — соборная личность — так это выразил Достоевский… Поэтому мы вправе применять к нации понятия ответственности, воли, судьбы. Мы вправе иметь для этой ступеньки и общественный идеал' — русскую идею. (Назаров М. 'Русская идея и современность'. 1990) [Прим. 1998 г. ]
Нигилизм этого типа демонстрирует, например, Г. Андреев (Файн), предлагая такой критерий «интеллигентности»: 'Прежде всего — сознание самодовлеющей ценности человеческой личности', причем сама личность понимается так: 'Моя святая святых — это человеческое тело, ум, талант, вдохновенье, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние ни проявлялись'. 'Для интеллигента личная свобода — это не только высшая, но и единственно безусловная ценность' ('Грани', 1989, с. 154)…
Если что-то «религиозное» в этих словах и можно видеть, то лишь самообожествление человека (выделено нами курсивом), то есть «религию» гуманизма, против которой выступали авторы «Вех». Не удивительно, что они сами не относили себя к разряду «интеллигенции». В практическом жизненном строительстве такой «христианский» нигилизм тоже оказывается бесплодным. К нему тоже применима классическая характеристика западничества: люди, 'объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей' (Г.П. Федотов, «Версты», 1926, с. 2).
* * *
Нечувствие сегодняшних западников к проблемам этого уровня закрывает им взор также и на противоречие между их стремлением послужить на благо своей стране и рецептами западных пропагандистов, цели которых иные: не возрождение России, а 'мутация русского духа'.
Так эту идеологическую цель в отношении России сформулировал Б. Парамонов, ведущий программы 'Русская идея' на американском радио «Свобода»: необходима 'мутация русского духа' от Православия к 'новому типу морали… на твердой почве просвещенного эгоистического интереса' (7/8.3.89); 'нужно выбить русский народ из традиции' (3.12.89). Мы уже отмечали, что 'христианское смирение при этом трактуется как 'рабскость души', нравственный максимализм как 'православный фашизм', цельность русского мироощущения как «тоталитарность», а вера в единую Истину — как психическое отклонение… До сих пор в этом «анализе» отличались обретшие свободу самовыражения представители 'третьей эмиграции'… С началом перестройки те же заявления множатся и в советской печати — из уст их не выехавших единомышленников. Всех их, как и западных советологов, объединяет нечувствие абсолютных ценностей — это хорошо демонстрирует с. Чупринин, утверждая, что различие между русской идеей и тоталитаризмом 'не в разности ориентиров и путей, а в степени «продвинутости» по общему для всех них пути' ('Знамя', 1990, с. 1)… ('Русская идея и современность').
Не удивительно, что в годы «перестройки» эта радиостанция стала совместным рупором западников в СССР и эмиграции. Подробнее о политике этого мощнейшего радио, которое наглядно выдает цели США, а также о борьбе русской эмиграции против этой политики см. в нашей статье 'О радиоголосах, эмиграции и России' ('Вече', Мюнхен, с. 37. 1990; «Слово», М. с.10. 1992) и в сборнике 'Радио Свобода в борьбе за мир… (Мюнхен-Москва. 1992). [Прим. 1998 г. ]
Предлагаемый ими выбор между двумя вариантами: или американизм, или тоталитаризм, — есть пропагандное упрощение, и жаль, что многие наши 'прорабы перестройки' надевают на себя эти шоры.
При наличии столь скудного выбора им не остается ничего иного, как втискивать в «тоталитаризм» всю русскую историю, 'тысячелетнюю рабу', и следовать совету маркиза де Кюстина: 'здесь все нужно разрушить и заново создать народ'. Родство западников с подобной советологией проявляется и в том, что причины тоталитаризма часто объясняются национальными особенностями русского народа при игнорировании особенностей марксистской идеологии.
В XIX в. Достоевский еще мог написать, что 'все споры и разъединения наши произошли лишь от ошибок и отклонений ума, а не сердца, и вот в этом-то определении и заключается все существенное наших разъединений'. К началу XX в. сложилась ситуация, к которой применимы его дальнейшие слова: 'Ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее, чем ошибки сердца… Ошибки сердца есть вещь страшно важная: это есть уже зараженный дух иногда даже всей нации, несущий с собою весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами…напротив, перерабатывающая эти факты на свой лад, ассимилирующая их с своим зараженным духом, при чем происходит даже так, что скорее умрет вся нация, сознательно, то есть даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться… (Дневник писателя, январь 1877).
В сущности, реализовав в XX в. совет де Кюстина, западничество в России историософски изжило себя и западником сегодня можно быть, лишь слепо и бессердечно игнорируя причины и итоги этого эксперимента. Ведь современное космополитичное западничество — наследник не столько западников XIX в., сколько их выродившегося потомства: того революционного течения, с которым спорили «Вехи» и которое, победив, кроваво господствовало последние 70 лет нашей истории…
Тогда как почвенничество приняло на себя в России основной удар интернационального тоталитаризма. Не удивительно поэтому, что оно и сейчас еще в болевом шоке, — чем только и можно объяснить подозрительность, излишнюю категоричность в выявлении врагов России, неотмежевание от символов учения, которое ее же в свое время пыталось уничтожить.
Впрочем, неотмежевания такого рода — применяются ли они в тактических целях, или по инерции — встречаются у обеих сторон. Примеры тому из лагеря западников — выступление М. Шатрова против печатания А. Солженицына; статья Р. Медведева против «антисоциалиста» И. Шафаревича ('Московские новости' 1988, с. 24); панегирик Т. Ивановой недавно изданному цитатнику «основоположников» с рекомендацией его школьникам и всем, 'кто хотел бы окрепнуть духом в борьбе, найти аргументы в пользу коммунистической идеи' ('Книжное обозрение', 1989, с. 44).
Даже если у почвенников и в самом деле можно чаще встретить советские 'родимые пятна', то не оттого, что они им нравятся, а оттого, что в их шкале ценностей сегодня важнее борьба 'за что', а не 'против чего', которое и без того находится в отступлении. Почвенничество прорастает через отмирающие догмы, в действенность которых уже почти никто не верит. Оно преодолевает тоталитаризм утверждением подлинных национальных ценностей, и можно спорить лишь о границе допустимых компромиссов. Западники же до сих пор отвергают лишь политические следствия 'русского тоталитаризма', не анализируя его подлинных — духовных — причин в общеевропейском прошлом.
Соответственно и рецепты западников поверхностны. Главною ценностью они провозглашают свободу, — но без осознания, что она раскрепощает и лучшие, и худшие стороны человеческой природы. Причем скольжение вниз требует меньше усилий, чем подъем вверх. Западный мир это ясно демонстрирует. Либералистическая теория, что сумма эгоизмов автоматически обеспечивает здоровье общества, — все больше оказывается очередной утопией, которая приближается к саморазоблачительному концу. Капитуляция перед греховностью человека ведет к энтропии духа: в таком человечестве трагическое развитие запрограммировано. Логическое завершение этой тенденции — все тот же саморазрушительный Апокалипсис, репетиция которого состоялась в России на основе другого соблазна. Статья И. Шафаревича в
