говорю: «Запишите, что изъяли паспорт». Сержант отказывается: «Твой паспорт у начальника, я его не видел, записывать не буду. Отдаст начальник, потом впишу». «Ну ладно», — думаю, наверное это будет правильнее. На самом деле милиционерам ни в чем верить нельзя, никогда, потому что обман — это их методы работы.
Заселили нас всех в одну камеру, ни матрасов, ничего там нет — только деревянный настил и параша.
Поздно вечером, уже темнело, нас вызвали на допрос. Отвезли в сопровождении ОМОНа с автоматами в какое-то здание и там держали чуть ли не пол ночи. Первого на допрос увели Толю, затем через час постепенно уводили всех остальных.
Меня привели к мужчине средних лет. Я спрашиваю:
— Где мы, что с нами происходит.
— Вопросы здесь задаю я, отвечайте на мои вопросы.
Ну я сел, молчу.
— Отвечать будете?
— Вы сначала скажите, кто вы, где мы.-Видно, что беседа у нас не получается, но он все-таки представился — следователь КГБ.
— А при чем здесь КГБ?
— На вас заводится уголовное дело, я должен разобраться.
— Какое уголовное дело, о чем вы говорите?
Мы так и не нашли общий язык. Уже было два часа ночи и нас всех увезли.
В изоляторе посадили по разным камерам: я был с Сашей Огановым, а Валера — с Толей.
Утром обратно повезли в местное КГБ. С тех пор Толю я уже не видел, его все время вывозили и выводили отдельно. Вечером только, когда дезинфицировали камеры, сначала Толю с Валерой перевели на некоторое время к нам, потом меня и Оганова подселили на полчаса к ним. Но мы толком и не поговорили, никто до конца серьезно ситуацию не воспринимал.
Я опять написал объяснительную, как в Ошмянах. Следователь предложил, что он будет задавать вопросы по моей объяснительной, а я буду отвечать. Получилась бы та же объяснительная только в виде вопросов и ответов, т.е. обычный допрос. Я отказался: «Это не дело. Почему мы сидим в приемнике- распределителе? Что такое? У вас против нас какие-то обвинения?» «Нет, нет, нет», — затараторил. «Тогда в чем дело. Административное нарушение — штраф мы заплатили. Что еще?» «Ну, вот надо кое-что уточнить». «Обязательно это делать в приемнике-распределителе? Мы же ни от кого не скрываемся. Заселите нас в гостиницу. Деньги у нас есть. Это абсурд — задержать за бродяжничество людей, у который есть деньги, работа и жилье». «От меня ничего не зависит. Я выполняю свою работу. Может быть сегодня вы поедете домой». «Пусть придет начальник, который может это решить. Дайте, в конце концов, позвонить домой». Приводят меня к начальнику из Гродненского КГБ. Разговор с ним тоже не получается. Выводят меня из кабинета начальника и я сталкиваюсь лицом к лицу с Иваном Ивановичем Пашкевичем, заместителем главы администрации президента. Поздоровались.
На следующий день опять вызвали к следователю и уже начали задавать конкретные вопросы: «Как вы готовились перейти границу?» «Кто вам приказал нарушить границу?» и прочее. Я вообще отказался отвечать на любые вопросы и отказался в изоляторе брать еду. Потом все отказались есть. Буквально через полчаса появился следователь, начальник изолятора, привезли местные старые газеты, начали уговаривать отказаться от этой затеи.
Толя начал требовать встречи с российским послом, мы — адвокатом. На это следователи отвечали, что адвокатов дадут тогда, когда нам предъявят обвинение. Постоянно следователь повторял, что сегодня утром, сегодня днем, сегодня вечером, завтра, вот-вот нас отпустят. И так каждый день. Мы же знали, что без адвоката можно было вообще рта не открывать, мы же не юристы, этим милиция и гебешники пользовались.
Следователь постоянно давил: «Признайтесь, как вы готовились перейти границу». «Да не собирались мы переходить границу», — отвечаю. «Ну посидите, подумайте», — и уходил часа на два, три. Возвращался и все начиналась по-новому: «Ну, вспомнил? Лучше сразу, чем потом». Я отказался вообще с ним разговаривать. «Не хочешь общаться, не надо». Меня отвезли обратно в изолятор и больше фактически до самого освобождения никуда не вызывали.
На допрос возили Сашу Оганова. Дня через три он говорит мне, что вроде бы Адамчук подписал какое- то обращение к Лукашенко. Но с нами в камере сидел еще один мужик и при нем мы старались подробно ситуацию не обсуждать, и я, честно скажу, толком не понял смысл того, что рассказывал Саша. У меня были свои мысли, я еще голодал четвертый день, я не мог врубиться в то, что происходит. Толю и Валеру я видел только раз в сутки, когда утром нас выводили на парашу, через сетку я их видел. Валера постоянно шутил, а Толя выглядел подавленным. Там в туалете между кабинами мелкая сетка, я их вижу, они нас — нет, но Валера знал, что мы его слышим, поэтому шутил о своем внешнем виде, что жена его домой не пустит и в таком духе.
Появлялся периодически врач, который интересовался моим самочувствием и предупреждал, что на десятый день они могут меня кормить принудительно: «Не ты первый, не ты последний, вгоним трубку в горле и будем кормить. Не одному уже кадык рвали, зубы выбивали, лучше прекрати».. Сержанты, которые нас охраняли, относились к нам хорошо, ничего плохого не могу сказать. В субботу ребят увезли с вещами, меня не забрали. Чисто психологически очень тяжело слышать, как один раз замок в камере открывается, и ты не слышишь больше, как их возвращают назад в камеры. Оставаться одному трудно. В восемь вечера выводят на парашу, ты слышишь — один. В воскресенье новая смена мне уже сказала, что ребята в самолете на Москву — Любимов их забрал. Появился начальник изолятора, начал меня успокаивать, что в понедельник и меня освободят. В понедельник приехал за мной «воронок», повезли в город. Минут пятнадцать возили по Лиде, хотя от изолятора до отделения КГБ всего пять минут пешком идти. Перед этим пришел мент и говорит: «Парень, сегодня десятые сутки голодовки. Есть будешь или нет? Смотри, это не шутки, зачем тебе медицинское вмешательство». «Я не буду есть». Поэтому, когда меня повезли, я решил, что будут сейчас кормить. Двери «воронка» открылись, смотрю — КГБ.
Появился гродненский следователь: «Говорить будем?» «Я уже все объяснил». «Твои ребята подписывали, на вопросы отвечали, поэтому их отпустили. Ты же останешься. Подпиши бумаги, иначе мы не можем закрыть уголовное дело». «Я ничего подписывать не буду». Часа три я там просидел, потом появился следователь и дает мне бумагу? «Подписывай». «Я ничего не подпишу». «Ты сначала посмотри, что это такое». А там — постановление о том, что приемник-распределитель установил, наконец, мою личность и может меня отпустить. Я все равно решил ничего не подписывать. Тогда он дал мне бумажку с описью изъятых у меня вещей? «Ну хоть это подпиши, что претензий по вещам не имеешь». За это я расписался. Отдали все вещи кроме паспорта. Паспорт был у начальника изолятора, следователь заявил, что не имеет к этому никакого отношения, то есть они в футбол с нами играли. Так паспорт и не нашли, забрал его я только через пару дней.
Вышел на улицу и понял, что я действительно теперь похож на бомжа: десять дней не брился, не мылся, в грязной одежде. У меня до ареста была светлая рубашка, которая стала черной. Запах от меня, наверное, шел терпкий. Я вижу, как люди обходят меня стороной. До дома родителей в Щучине — 50 километров, гебисты везти меня отказываются. Добрел до поста ГАИ на выезде из Лиды, милиционер остановил попутную машину, люди хорошие оказались и взяли меня, хотя на их лицах все было написано. Внешний вид, вонь — им было тяжело, но лишних вопросов они не задавали. Доехал до Щучина, добрался до дома. Захожу, у матери — истерика, когда она меня увидела. Плачет и бегает воду нагреть, чтобы меня отмыть.
26 августа.
В Столбцах арестовали студента Белорусского государственного университета Алексея Шидловского. В начале августа группа молодых активистов Белорусского народного фронта расписали ночью несколько зданий в городе антилукашенковскими лозунгами и призывами типа «Жыве Беларусь!». Случайно их увидел один знакомый Шидловского, сдал Алексея милиции. На следующий день арестовали еще одного «молодофронтовца», школьника Вадима Лабковича. Молодых людей продержали под следствием в изоляторе города Жодино шесть месяцев. В результате Шидловскому дали полтора года лишения свободы в колонии усиленного режима, Лабковичу -столько же с отсрочкой исполнения приговора на два года. Ребята
