самого рождения. Казаться надменной все-таки лучше, чем явно нервничать.
Дойдя до салона, она задержалась на мгновение у порога и улыбнулась при виде того, что рояль запихнули в самый дальний угол. Потом она обменялась приветственными кивками со стоявшими поблизости людьми и с благодарностью приняла от обратившего на нее внимание улыбчивого стюарда высокий резной бокал шампанского. Ее волнение несколько улеглось, и, когда поезд тронулся, она выглянула в окно и усмехнулась: люди на перроне оборачивались, разглядывали шикарный поезд, махали рукой — будто радуясь необыкновенному везению отбывающих. И было бы чему радоваться, если бы с Франсин ехала Малли.
Услышав за спиной какой-то шорох, уловив чарующий акцент, Франсин обернулась и оказалась лицом к лицу с мужчиной, за которого жизни не жаль. С тем самым, которого она заметила на вокзале. На мгновение ее сердце замерло. Это судьба. Что за глупости, Франсин, сказала она себе.
Он не улыбнулся. Кивнув, мужчина повернулся к стоявшей справа от него паре. Они беседовали по- французски. Франсин прекрасно владела этим языком, но не стала прислушиваться, просто наблюдала за мужчиной, за его сдержанными жестами, за тем, как он откидывал голову. Этот человек нарочито ставил барьер между собой и окружающим миром. Убийственный мужчина. И хотя он не обнаруживал никаких эмоций, ей почудилось, что он чем-то раздражен. Он повернулся, чтобы еще кого-то поприветствовать, задел ее локтем и остановился, направив на нее такой взгляд, будто ожидал, что она станет извиняться. Но она всего лишь приподняла подбородок, отвечая взглядом на его взгляд, и мужчина, отмахнувшись, проскрежетал: «Pardon»[9], а потом двинулся дальше — высокомерный, богатый, привыкший, чтобы ему уступали, возвышающийся над толпой. Конечно, все это не оправдывало отсутствия учтивости. Пусть он был важной персоной, пусть перед ним всегда извинялись, не задумываясь о том, кто виноват, но она незнакома с такими людьми, не вращалась в таких кругах. И она не знала, как ей быть. Свободно передвигаться по салону? Или оставаться на месте, блистая в одиночестве, и дожидаться внимания? Второе ей казалось малопривлекательным, а Малли — та бы просто пришла в ярость. Малли велела ей приятно провести время. Подняв глаза, Франсин встретила один-два изучающих взгляда. Она не подозревала, что стала главным предметом разговоров, что о ней здесь спорили.
Короткий удар гонга прервал все беседы. Улыбчивый стюард объявил, что начинают подавать ужин. Путешественников проводили в вагон-ресторан, и Франсин села, одна, за столик, накрытый на двоих. Хорошо бы напротив сидела Малли… Малли, от острого языка которой досталось бы всем этим важным господам, которая в жизни ни перед кем не робела. Странно, но казалось, что все эти люди знакомы между собой.
— Vous permettez?[10]
Вздрогнув, она оторвалась от своих размышлений и, подняв глаза, увидела мужчину, за которого жизни не жаль. У нее опять оборвалось сердце. Машинально отвечая по-французски, она с удивлением спросила:
— Вы желаете сидеть со мной?
— Естественно.
Естественно.
— Почему естественно? — прохрипела она и поспешила прочистить горло. — Всего пять минут назад…
— Я отнесся к вам с презрением? Верно. — Скользнув на сиденье напротив Франсин, он выжидающе остановил на ней мрачный взгляд серых глаз.
Она почувствовала, что нервничает, а ведь от такого и взорваться можно, про себя сказала она, но, не найдя ничего лучшего, протянула ему тонкую руку.
— Я… — начала Франсин.
— Я знаю, кто вы, — резко перебил он ее. — Почему вы здесь?
Озадаченная его бесцеремонностью и тем, что он знает, кто она, Франсин с холодком ответила:
— Потому что меня пригласили.
Нет, мысленно поправилась она, меня вынудили. Вот как все было. Малли заставила ее дать слово.
Он окинул ее изучающим взглядом. Это становилось оскорбительным. И протянул на правильнейшем английском:
— Интересно, почему?
Выпрямившись и чувствуя, что начинает терять самообладание, она без труда перешла на родной язык:
— Полагаю, меня желали здесь видеть. Мой билет полностью оплачен.
— Оплачен?
— Да. Ну, платила не я, — честно призналась она, — но, конечно же, кто-то оплатил его.
— Вот как. Кто-то оплатил.
Поддаваясь гневу и невольно обретая вид, которым приводила в отчаяние своих друзей, она одарила его ледяной улыбкой.
— Знаете ли вы, — начала она непринужденным тоном, — до чего раздражает, когда передразнивают?
— Нет, — прямо ответил он.
Нет. Возможно, никто не смел передразнивать его. Но он заставляет ее чувствовать себя бедной родственницей. Ее это сердило, а когда она сердилась, то допускала промахи. Она считала, что прекрасно выглядит; считала — пока не вошла в салон и не увидела, в каких туалетах щеголяют остальные дамы. Несомненно, ее дорогое платье для них было не более чем тряпкой. И вот теперь это существо высшего порядка добивается, чтобы ей стало еще хуже. Зачем?
— Вы не знаете, кто я?
— Нет, — ответила она так же прямо, как отвечал он. — Мне следовало бы это знать?
— Не обязательно. Я Жиль Лапотер.
Жи-иль. Она беззвучно пошевелила губами и улыбнулась: какое прекрасное имя, сколько ассоциаций с истинно французским благородством рождает это сочетание звуков. Бедняжка его мать, как она была слепа, давая сыну такое имя!
— Вам смешно? — тихо спросил он.
— Нет.
— Ага.
Ага? Что он хотел сказать?
Он поманил официанта одним пальцем — в большинстве случаев жест этот был бы неправильно истолкован, потому что лишь немногие, очень немногие, способны воспользоваться им и при этом не нанести оскорбления или не показаться невоспитанными, — и заказал бутылку шампанского. Когда бутылку откупорили, он с машинальной вежливостью испросил взглядом ее согласия и, дождавшись беспомощного кивка, налил оба бокала, а потом молча поднял свой в ее честь.
Она ответила тем же и тихо добавила:
— Едем в Рождество.
— Именно — в Рождество. И несколько ближайших дней мы — интересные незнакомцы- попутчики.
Он говорил так, будто делал одолжение, и это заставило ее чуть поджать губы. Но его высокомерие, как и учтивость, возможно, было непроизвольным, свойственным его натуре, а вовсе не направленным на то, чтобы задеть. Возможно. А возможно, нет — как и то, что апельсинам свойствен синий цвет.
— А вы интересный человек?
— Нисколько, — ответил он.
— Совсем?
— Совсем.
— А я думала, все французы — интересные люди.
— Может быть, вам просто этого хочется?
— Может быть, и хочется, — покладисто согласилась она.
— Так выпьем за то, чего хочется, — провозгласил он, поднимая бокал. — Я швейцарец, а не
