обязанность.
Фогель лишь кивнул головой, предлагая Тарасу перейти к следующему пункту.
— Третий пункт, — сказал Тарас, потупив глаза. — На территории СССР размещается ограниченный контингент германских войск.
— Вернее, неограниченный, — усмехнулся следователь. — Поскольку его размер германская сторона устанавливает в одностороннем порядке.
— В четвертом пункте, — продолжил журналист, — предусматривается ежегодная выплата Советским Союзом определенной денежной суммы в золоте и твердой валюте. В виде компенсации расходов на оборону СССР германскими войсками от внешних врагов.
— Контрибуция, — кивнул головой Фогель.
— Я вижу, вы хорошо знаете русский язык, — посмотрел на следователя Тарас. — Так вот, по-русски подобные регулярные выплаты издавна называются «данью».
— Называйте как хотите, — пожал плечами Фогель. — Будь у вас современная миллионная армия, вы тратили бы на нее каждый год примерно такую же сумму.
— Кто не хочет кормить свою армию, — грустно усмехнулся журналист, — будет кормить чужую. Но мы отвлеклись от темы разговора. Могу я быть свободен или нет?
— То есть как свободен? — не понял следователь.
— А так. Да, у наших стран есть союзный договор. И какой же его пункт я нарушил? Насколько мне известно, я не передвигал пограничные столбы на запад, не восстанавливал всеобщую воинскую обязанность, не нападал на германский неограниченный контингент и не отказывался платить Германии дань. Так на каком же основании вы меня здесь держите?
— А вы хитрец, товарищ журналист, — медленно произнес Фогель. — Вы ведь перечислили далеко не все пункты.
— Ах да, — кивнул головой Тарас, — я забыл статью о репатриации советских немцев.
— Я не об этом, — покачал головой следователь. — Хотя эта статья и помогла моим родителям, которых в августе сорок первого чуть было не выслали из Поволжья в Казахстан. Нет, я имел в виду совсем другое. А именно — дополнительный параграф номер два.
— Параграф номер два? — переспросил журналист, немного побледнев.
— Да, товарищ Захарченко, параграф номер два. Согласно которому РСХА имеет право арестовывать на территории СССР лиц, обвиняемых в антигерманской деятельности. Равно как и право судить их и наказывать.
— Допустим, — нехотя ответил Тарас. — Но я никогда в жизни не занимался какой бы то ни было антигерманской деятельностью.
— Так-таки и не занимались? — с некоторой иронией сказал следователь. — А если хорошо вспомнить?
И чтобы освежить память подследственного, гауптштурмфюрер Фогель достал из ящика стола старый номер «Огонька», вышедший в свет еще в марте.
— Это что? — с недоуменным видом уставился на журнал Тарас.
— Это ваша статья, товарищ журналист, — почти ласковым тоном ответил немец, раскрывая «Огонек» на нужной странице. — Статья под названием «Ошибка Сталина».
— Ну, знаете ли, гражданин следователь… — негодующим тоном сказал Тарас. — Сейчас критика Сталина не считается даже антисоветской деятельностью. А уж как она может считаться антигерманской, я и вовсе не понимаю.
— А почему бы вам, товарищ Захарченко, — будто промурлыкал следователь, — не вспомнить, за что именно вы критикуете Сталина в этой замечательной статье?
— В этой статье я всего лишь рассуждаю, — пожал плечами Тарас, — на тему «если бы, да кабы…» Мне кажется, что если бы Сталин не вступил в сентябре с Германией в переговоры, а вместо этого продолжил бы борьбу, то у Советского Союза был бы шанс на победу. У Красной Армии было достаточно резервов, чтобы отогнать немцев от Москвы.
— Какая чушь, — поморщился Фогель. — Вы наслушались Виктора Суворова по Би-Би-Си, не иначе.
— Дело не в Суворове, — покачал головой журналист. — Достаточно как следует проанализировать имеющиеся данные, чтобы понять, что победа под Москвой была вполне реальна. После чего Сталину и Черчиллю следовало бы привлечь наконец Америку на свою сторону. И тогда бы уже время работало не на Германию, а на ее противников. Особенно если учесть, что именно американцы первыми сделали атомную бомбу. Так что Сталин, возможно, совершил большую ошибку.
— А вот я считаю, — неожиданно злым голосом ответил следователь, — что ошибся не Сталин, а фюрер.
Лицо Фогеля изменилось не меньше, чем его голос. На смену ласковой иронии пришла неприкрытая ненависть.
— Если бы только германским фюрером в тот исторический момент был Гитлер! Уж он-то не стал бы заключать с Россией мир, а стер бы ее с лица земли! Он не стал бы осторожничать, а напал бы вместе с этими желтомазыми япошками на Америку с двух сторон, с запада и востока! Он не мирился бы с Англией, а высадился бы наконец на этот проклятый остров и повесил Черчилля на осине! Он не стал бы ломать комедию с превращением покоренных стран в союзников!
Взгляд гауптштурмфюрера СС устремился куда-то в неведомую даль. Теперь этот взгляд был полон не только ненависти, но и любви — любви к безвременно ушедшему в мир иной первому вождю НСДАП.
— И сейчас все было бы по-другому! — мечтательно и вместе с тем зловеще возгласил Фогель. — Никакой холодной войны, никакого противостояния с НАТО, никакого ядерного паритета, никаких дурацких церемоний вроде этого допроса. Германия правила бы миром, немецкий народ наслаждался бы мирным трудом и счастливой жизнью, а ты, славянский унтерменш Тарас Захарченко, лежал бы расстрелянный в канаве. Это в лучшем случае.
— Ну, вот видите, — спокойно ответил Тарас. — Вот мы с вами побеседовали об альтернативной истории. Я выдвинул свою версию, вы, гражданин Фогель — свою. Не сошлись во мнениях — бывает. Где же тут антигерманская деятельность?
— Перестаньте валять дурака, — сказал следователь уже более спокойным тоном. — Вы прекрасно понимаете, что подобная статья в журнале, который читает вся страна, не может не призвать миллионы советских граждан к сопротивлению существующему… порядку вещей. Пусть даже к сопротивлению мысленному.
— Я никогда и никого ни к чему не призываю, — покачал головой Тарас. — Я работаю в «Огоньке», а не в «Правде». Мои статьи — это не партийные директивы, а всего-навсего пища для ума. Информация к размышлению.
— Хватит! — ударил кулаком по столу Фогель. — Я вам сейчас тоже дам немного информации к размышлению, прежде чем отправлю в камеру. Ваш единственный шанс, Захарченко — это чистосердечное признание и раскаяние в вашем преступлении. Так или иначе, суд призн
— Я не намерен признаваться в том, чего не совершал, — спокойно ответил Тарас. — А уж каяться и подавно. Мне никогда еще не было стыдно за содержание моих статей.
Не удостоив подследственного ответом, немец нажал кнопку переговорного устройства, чтобы вызвать конвоиров.
Тарас понял, что разговор окончен.
Петя Грибусевич полулежал на диване, ел пирожки с повидлом, пил квас и слушал новый альбом
