– Господа и дамы, – сказал Игорь Викентьевич. – Имею честь представить: отец Паисий, настоятель Рождественского Богоявленского монастыря. А теперь представлю ему вас. – И он быстро перечислил всех присутствующих, ограничиваясь лишь именами и фамилиями. Особо отметил только Стаса (как знатного рисовальщика с опытом нанесения на стены фресок, не более того!) и Ангелину Апраксину, подававшую большие надежды в искусстве фотографирования.
Иеромонах, красивый крепкий мужчина лет сорока пяти, добродушно улыбнулся в чёрную с проседью бороду и взял слово:
– Ну-с, добро пожаловать в обитель, мои дорогие. После трапезы мы проведём небольшую прогулку, я вам покажу и расскажу про всё, что мы здесь увидим, а потом передам вас в руки уважаемого Игоря Викентьевича, который будет из вас лепить, так сказать, профессионалов своего дела: реставраторов, архитекторов, историков, художников и так далее. Как вы, должно быть, уже знаете, собор у нас стоит в лесах, мы в этом году закрываем его на реставрацию – приедут специалисты из Москвы, будут восстанавливать фрески. Игорь Викентьевич вот обещает, что ваши труды станут им подспорьем. Посмотрим. Но пока что попрошу с собой не брать никаких принадлежностей – ни бумаги с красками, ни фотографических аппаратов. Фотографировать здесь можно только с моего благословения и под компетентным руководством, а зарисовать всё, что душе угодно, у вас будет впоследствии достаточно времени и возможности.
– А потрогать? – спросил кто-то, и все почему-то рассмеялись.
– Ну, за этим дело не станет, так, Игорь Викентьевич?
– К практическим занятиям мы перейдём позже, – суховато сказал профессор и полуобернулся к стоявшей сзади него бабе: – Тэк-с, извольте любить и жаловать: Матрёна. Your mistress,[2] так сказать, на всё время, что мы будем в Плоскове, и беспрекословный командир во всём, что касается вопросов быта. Пожалуйте за ней.
Сверкнув белозубой улыбкой, Матрёна двинулась в сторону монастырских врат, на ходу покрывая русые волосы прозрачной косынкой. Студенты потянулись вослед. Дорофей Василиади вполголоса понёс что-то вроде того, что представленного им командира он и сам бы
Дорофей Василиади происходил из богатого семейства одесских греков, бежавших в семнадцатом году на север от еврейского террора. В том году ему исполнился годик, так что он теперь, в отличие от Стаса и прочих, совершеннолетний. Его отец, крупный оптовый торговец чаем, кофе, шоколадом и пряностями, щедро жертвовал на их училище звонкой монетой. Поэтому его отпрыск первый курс окончил без проблем и на практику к проф. И.В. Жилинскому попал как само собой разумеющееся. А ведь, право слово, дурак- дураком. Отдельный вопрос – зачем купецкому сынку вообще это Архитектурно-реставрационное училище? Не то от полной неспособности к деятельности любого иного рода, не то папаша решил пристроить балбеса к торговле антиквариатом? Бог весть.
Ещё когда ехали по чугунке, Дорофей как бы шутки ради ткнул пальцем Стасу в лацкан гимнастёрки, спросил озадаченно, что там такое. Ну и, разумеется, когда Стас глупейшим образом попался на этот фокус, который небось и у древних карфагенян был в ходу, придурок схватил его за нос, да так сильно, что пришлось переместиться в тамбур – юшку останавливать. И Алёна это видела! Слава Богу, не засмеялась.
Эх, набить бы ему морду хорошенько! Но данный род человеческой деятельности был таким, в котором практический опыт Стаса равнялся полному зеро. Хотя у преподавателя ГОО [3] он был на хорошем счету. Но – не по всем дисциплинам! Он изрядно бегал и на длинные, и на короткие дистанции, в корниловских заплывах в студёной апрельской воде Москвы-реки преодолевал дистанцию одним из первых, да и стрелял неплохо, девяносто из ста выбивая стабильно. А вот драться Господь не сподобил: и не то что телосложение подкачало, это нет, но полное отсутствие злобности не располагало к кулачным подвигам. Впрочем, занятия по русскому рукопашному бою, как и стрельба, у них в училище шли факультативно.
Трапезничали скромно. В отдельном монастырском помещении был накрыт стол на одиннадцать персон: парное молоко, белый монастырский хлеб, куриные яйца горкой, сыр, коровье масло, квас, блюдо с только что надёрганной редиской, укропом, петрушкой и огурцами. Нестройно помолившись, сели по лавкам вдоль стола и стали завтракать. Придурок Василиади опять «созорничал»: сыпанул Стасу соли в кружку с молоком. Что-то никто за столом не засмеялся. «Хлебом тебя, Дорофей, не корми, дай только показать всем, какой ты кретин», – подумал Стас и кружку отставил. Алёна на эту выходку поморщилась, что Стаса отчасти утешило. Понимает барышня, кто дурак, а кто умный!
После трапезы игумен повёл их на обзорную экскурсию по монастырю. Стас, полагавший поездку на эту практику с проф. Жилинским за большую для себя честь, не поленился перед отъездом проштудировать книжку про монастырь, так что ничего нового для себя не услышал. Напротив, мог бы дополнить рассказ настоятеля кое-чем из прочитанного, но из вежливости делать этого не стал. Впрочем, это он про себя думал, что «из вежливости», на самом-то деле от робости. Он, в общем, понимал, что молодому не след перебивать старшего. Стыдно выкрикивать свои «познания» – а вдруг настоятель тоже читал ту книжку и относится к ней неодобрительно.
Тем более что книжка-то была довольно путаная. Писали, что монастырь на этих землях стоял с незапамятных времён, но каменный собор построили только при Иоанне Васильевиче, сиречь Грозном. В Смуту поляки с литовцами его разграбили и разрушили. При царе Петре Алексеевиче отстроили вновь и колокольню поставили, при Екатерине Великой изукрасили как могли, потом – уже при Николае Павловиче – опять перестроили. Точно такой порядок и отец Паисий теперь озвучил. А вот дальше в книжке-то было написано про изыскания какого-то костромского краеведа, на основе якобы неких неопровержимых бумаг утверждавшего, что не строили собор при царе Грозном, а при Петре как раз изукрашивали, поскольку возвели и собор и колокольню при царе Алексее Михайловиче, и то ещё не факт.
В старое царское время, натурально, с этого краеведа спустили бы штаны и высекли бы прямо перед зданием городской Думы, дабы других умников от соблазна отвадить. Но, слава Богу, в цивилизованной стране живём, корниловская Конституция телесные наказания запретила для всех сословий, и каждый гражданин своего Отечества, заведя в голове своей хотя бы одну мысль, имеет право её публично высказать. А другой гражданин может её столь же публично опровергнуть. Прилетела в Рождествено учёная братия из обеих столиц, и пошла у них дискуссия: когда, да что, да как. Дискуссия выплеснулась на страницы газет. Говорят, патриарх жаловался Верховному, просил его
Короче, со времён Ивана Сусанина существует в этих краях неистребимая традиция дурить людям головы. И даже демократическим волеизъявлением – а ведь и голосование по этому вопросу провели в Академии наук! – истины установить не удаётся.
Дело шло к обеду. Экскурсия закончилась. Серые тучи, так и не разразившиеся дождём, рассосались, и выглянуло солнышко. Матрёна повела их в не очень длительный поход по окрестностям – они повидали всякие пейзажи на задах Плоскова-Рождествена и реку Согожу, которая тем, кто на Волге не бывал, могла бы показаться широкой. Все устали и, вернувшись к монастырю, в ожидании приглашения к обеду попадали на травку перед трапезным корпусом. Дорофей исчез: убежал, наверное, со своим прихвостнем Вовиком покурить тайком. Пустячок, как говорится, а приятно отсутствие этого индивидуума.
Подсев к Алёне, Стас негромко заговорил:
– Вообрази, Алёна, какой мне необыкновенный сон приснился на новом-то месте!..
– Ну? – пробормотала девушка, особого интереса, впрочем, не проявляя.
– Будто я оказался в каком-то храме на амвоне, да прямо посреди литургии, причём голый…
