– Помнишь, две недели назад, когда мы впервые встретились, там был садовник… Никита. Он себя выдавал за потомка Аверкия Кириллова.
– Помню, – сказала она, выпячивая губы, будто собиралась плакать, и часто взмахивая своими чудными ресницами.
– И я спросил про племянника того Аверкия, Тимофея. Ты хотела рассказать о нём, а Марина не позволила.
– Она вообще меня в грош не ставит… Будто я ей чужая.
– Так что там с Тимофеем?
– С Тимофеем всё в порядке… В отличие от меня. Что теперь со мной будет? Все меня бросят. Никому я не нужна… А Тимофей твой выдумал новизны в парфюмерии. Жидкое мыло Timotei. Его до сих пор выпускают.
В главный порт Парижа, Женвилье, пришли ночью, а уже с утра на Стаса свалилась работёнка: контролировать разгрузку картин. Собственно, сначала он взялся помочь одноногому Скорцеву, но поскольку каждый художник думал только о себе, выдёргивая из поднятого из трюма груза свои ящики, пришлось ему устанавливать порядок. Когда загрузили машину, предоставленную оргкомитетом выставки, оказалось, он остался один: Марина Антоновна со свитой отбыла в неизвестном направлении, мастера кисти ехали развешивать работы, а ему было предписано разместиться в отеле, и – свободен.
Скорцев, проведший здесь во время войны немало времени, указал направление: по набережной де ля Гар, у часовни – она видна даже от порта, – свернуть вправо, там у моста и должен быть их фешенебельный отель. Стас отправил туда свой сундучок с книгами и саквояж с одеждой на ожидавшем его «рено», а сам избрал пешую прогулку.
Вдоль набережной стояли баржи; лодочники зазывали прокатиться на тот берег; нищие отирались у лотков с напитками и мороженым, рассчитывая поживиться у богатых покупателей. Париж удивлял неухоженностью и чрезмерным количеством безногих и безруких. Казалось бы, после войны прошло уже пятнадцать лет, пора было всей этой братии раствориться в общей массе полноценных сограждан. Но здесь этого не произошло.
А в России, как он знал со слов отчима, «инвалидный» вопрос решили просто: ещё в 1920-м запретили нищенство в обеих столицах, инвалидов отправили за казённый счёт к местам постоянного жительства; желающих расселили в монастырях. Назначили потерявшим конечности пенсион. Хоть он и был по столичным меркам не особо жирный, но, по мнению Анджея Януарьевича, для провинции вполне приемлемый. В деревнях, говорил он, бывает, целые семьи на один-единственный инвалидский пенсион существуют!
Потому в Москве и невозможно встретить безногого клошара спящим на тротуаре. А здесь они на каждом шагу. Просто гордость охватывает за родную страну!
Однако среди попадавшейся на Стасовом пути публики преобладали всё же люди о двух ногах: буржуа и мастеровые в блузах; встречались художники и студенты.
На половине дороги к указанной ему часовне увидел он на стене вывеску «Ecole d’armes».[66] «Эх, – подумал Стас, – если уж безжалостная рука судьбы посреди моря не пощадила меня, бросив в пучину вод, то здесь, в Париже, она вполне способна швырнуть меня под шпагу какого-нибудь сумасшедшего д’Артаньяна. И достанет ли мне фехтовальных навыков, полученных на занятиях ГОО в училище? Надо бы проверить, какова моя подготовка…»
Он толкнул двустворчатую дверь и вошёл внутрь. За дверями обнаружился небольшой коридорчик, в самом начале которого стоял обшарпанный стол, а за ним сидела пожилая мадам и вязала на спицах нечто разноцветное.
– Чем могу помочь, мсьё? – спросила она, не отрывая взгляда от спиц, которые так и мелькали в её руках.
– Здесь дают уроки фехтования? – спросил Стас.
Женщина отложила вязанье.
– Мсьё иностранец?
– Я из России.
– О! Прекрасно. Сколько уроков вы хотели бы взять?
– Не знаю… Возможно, два-три… Четыре… Я не так долго пробуду в Париже.
– Вы хотите обучаться бою на шпагах, на саблях или на рапирах?
– На шпагах.
– Что ж, вы пришли по адресу, мсьё. Наша «Ecole d’armes» – одна из лучших в Париже, и цены у нас вполне приемлемые. Кроме того, наши раздевалки оборудованы душем, правда, холодным, но, согласитесь, и это шаг вперёд…
– Несомненно, мадам!
– Ступайте по коридору. Третья дверь справа. Вам нужен мсьё Травински.
Учитель боя на шпагах оказался поляком, хорошо понимавшим по-русски. Стас выдал ему легенду: дескать, в учебном заведении, где он учится, в моде дуэли на шпагах, и ему тоже предстоит бой. Сами понимаете, мсьё; молодые, горячие, глупые головы, в которых сплошные бабы, кровь кипит, в таком возрасте кто не делал глупостей – тот не жил. Убьют меня ненароком…
От услышанного у поляка встали дыбом кончики усов. Он с ходу предложил Стасу свои услуги: заколоть любого его противника в честнейшем поединке – и даже изъявил готовность ехать в Россию, а гонорар взять в рублях. Стас тут же сделал вывод, что дела в «Ecole d’armes» идут не ахти и плату за урок, которую мастер назвал ему, сразу убавил вдвое. Почти без торга фехтовальщик согласился, причём радости своей не скрывал.
Пока Стас переодевался, Травински поведал не без гордости, что за последние пятьсот лет от уколов шпаги на дуэлях погибло в два раза больше народу, чем во всех войнах, вместе взятых. Не считая последней войны, разумеется… А нынче искусство фехтования достигло таких высот, что попадись мсьё после месяца занятий с ним любой из великих шпажистов прошлого, например Габриель Ферро или легендарный Сирано де Бержерак, да хоть бы и сам Франсуа де Монморанси, казнённый по приказу Ришельё за то, что осмелился драться прямо под его окнами, мсьё разделал бы их всех как цыплят!
Стас только усмехнулся и надел на лицо маску.
Они махали гибкими железками часа три. Со Стаса сошло семь потов; ноги после этих упражнений его едва держали, да и руки отваливались. Но Травински был в восторге: при таких данных, сказал он, мсьё за месяц занятий запросто станет чемпионом мира. Договорились о новой встрече завтра во второй половине дня, и Стаса проводили в душ. Вода там действительно была холодная, что пробудило в нём весьма неприятные воспоминания…
Он быстро дошёл до отеля, соображая, что ещё одно-два занятия, и можно будет взять с собой Мими – пусть посмотрит, как он умеет обращаться с оружием. Но когда вошёл в здание, сразу в фойе увидел Марину со всею группой прихлебателей; она радостно схватила его за руки, закружила и утащила гулять по городу. Доехали до угла бульвара Монмартр и рю Лафайет, и отсюда, с верным Сержем за спиной и его безымянным напарником впереди, в сопровождении державшихся чуть в отдалении министра культуры, Гени, Лёни и каких-то двух девиц, двинули вниз по Монмартру.
Он был здесь впервые, а Марина провела всю прошлую зиму и знала Париж как свои пять пальцев. Она ластилась к нему и без умолку говорила:
– Пойдём, я покажу тебе Большие бульвары. Потом пообедаем на Риволи, я знаю там одно чудное место, и потом в гостиницу, репетировать мою речь. Ты не забыл, ведь завтра открытие выставки!
Бывшая культурная столица мира выглядела городом запущенным. Война Париж не пощадила, хотя немцы и не дошли до набережных Сены. Удивляло малое – по сравнению даже с Москвой – количество автомобилей и световой рекламы. Набережные завалены мусором. На Эйфелеву башню третий год как перестали пускать досужих туристов, она из-за недостатка денег на ремонт и содержание грозила вот-вот обвалиться.
Тут и там мелькали беспризорные дети, выпрашивая монетку у иностранцев… Проститутки стояли на центральных улицах не скрываясь… Жители одеты в серые тона; в таких ярких куртках, как у Стаса, были единицы.
Однако бульвар Монмартр наполняли художники, букинисты, торговцы сувенирами – в общем, всё как
