по старой памяти».
Из кабинки душевой выскочил Федор. Мокрый белобрысый чуб падал ему прямо на глаза. Прыгая на одной ноге, Федор силился попасть другой в тапочек.
— Жми скорее! — Федор схватил полотенце. — Дадим сегодня жару!
Однако матч заводская команда проиграла.
По домам приятели разошлись хмурыми. О чем тут говорить, когда тебе; токарю четвертого разряда, ремесленники нос утерли! Свои же рабочие освистали, «сапожниками» назвали.
Алексей словно от озноба передернул плечами. С какими глазами в цех придет? Привет, скажут, представителям солянки сборной...
Утром, шагая по улице родного города, Алексей с трепетным волнением оглядывался кругом. Цвели акации, сирень, яблони.
«В воскресенье в горы пойду, — подумал он. — На Урале второй год живу, а ни разу не собрался. Хорошо там сейчас. Интересно бы с шиханов на город посмотреть. Надо Федьку позвать, чтобы фотоаппарат с собой взял. Маме карточку пошлю».
Вспомнив о матери, Алексей замедлил шаг. «На три письма не ответил... Денег два месяца не посылал. Сегодня же напишу письмо и денег отправлю с получки»,— твердо решил он, входя в двери заводской проходной.
В цехе его встретил привычный гул моторов, лязг металла. Пахло нагретым маслом и горячей стружкой.
Токарь Петр Васильевич, которого должен был сменить Алексей, закончив дела, вытирал ветошью руки. Он косился на сменщика:
— Когда за станком смотреть будешь?
— А что он, барышня, что ли? — огрызнулся Алексей, хотя и чувствовал себя виновным: второй раз забыл почистить и обтереть станок.
Петр Васильевич укоризненно покачал головой:
— Эх ты, голова садовая! Долго тебя еще обтесывать надо да учить.
По привычке Алексей прошел в конторку мастеров получить наряд. Но Устиныча там не было.
— Заболел Устиныч, — ответила ему нормировщица Люба. Федор называл ее Прозерпиной. Почему? Наверное, за глаза. У Любы они были такие голубые, чистые!..
— Сегодня, что ли? — поинтересовался Алексей.
— Вчера. Директор на своей машине его отвез.
«Ишь ты, — подумал токарь и в душе усмехнулся. — Персона какая важная наш мастер — директор отвез!..»
Устиныча заменял мастер Чернобровкин. Он бегал по пролету в своем черном кургузом пиджаке. Стоило какому-нибудь рабочему зазеваться или отойти на минуту от станка, Чернобровкин коршуном налетал на него и шипел:
— Бездельничаешь? — и страшно бранился.
За сквернословие он имел уже несколько выговоров, даже с последним предупреждением, но ему — что с гуся вода.
— А-а, любимчик Устиныча появился! — Чернобровкин показал в ехидной улыбке щербатые зубы. Глаза у него, как два хитрых зверька, глядели из-под насупленных бровей ядовито и зло. — Получай наряд. Сегодня на болтах поработаешь, — и протянул листок бумаги.
— Пошел ты!.. — вскипел Алексей и отвернулся.
— Не нравится обхожденьице... — заметил Чернобровкин. — Ничего! Я с вашим братом цацкаться не буду. Я тебе не Устиныч!
...Сегодня вечером Алексей собрался на озеро. Даже Федору ничего не сказал об этом. Надо же в конце концов и для личных дел время выкраивать. Не все для друга.
...Люба поджидала Алексея около старого причала, где две раскидистые вербы купались в прозрачной воде озера. Алексей запаздывал. Пока прибежал с работы, умылся да купил новый галстук в магазине, — время подошло к шести. А свидание назначено на семь. Хорошо, хоть автобус не опоздал.
Алексей взглянул на светящийся циферблат часов и ужаснулся: пятнадцать минут восьмого! К причалу он слетел кубарем. Шумно дыша, встал позади Любы.
Девушка даже не обернулась. Поднялась и, отряхнув платье, пошла.
— Ты сердишься? — Он догнал Любу.
Она шла, ускоряя шаги.
— Хочешь, я перед тобой на колени встану, — расхрабрился Алексей. Забежал вперед и посмотрел в сердитые, ясные глаза девушки.
Люба звонко рассмеялась.
— Ой, какой ты смешной, Алешка! — и потрепала его льняные волосы.
Лодку отыскали быстро. Старый рыбак Тимофеевич сидел на завалинке около своего дома и чинил невод. В рыбколхозе он был сторожем и частенько брал Алексея на рыбалку,
— Покататься захотел? — Тимофеевич подал Алексею ключи. — Весла в сторожке возьмешь. Да смотри, осторожней! Слышишь, сиверко подул...
На середине озера лодку чуть не перевернуло. Люба крепко уцепилась за борт руками.
— К берегу греби, — просила она и испуганно глядела на темнеющий горизонт, где из-за шиханов выплывала темная грозовая туча.
Из лодки они вылезли мокрые. Отдали ключи Тимофеевичу и, взявшись за руки, пошли в парк дома отдыха. Алексей давно облюбовал там скамейку, скрытую в кустах сирени.
— Устиныч вчера ужинать не стал, — сказала грустно Люба. — Прямо беда! Анастасия Ивановна спрашивает его, а он все молчит.
— Почему ты раньше не говорила, что у них на квартире живешь? — перебил подругу Алексей.
— Ты же не спрашивал! — искренне удивилась Люба. — Я давно у них живу, скоро два года...
Девушка рассказала о себе, о том, как росла без отца и матери, как закончила в детском доме семь классов, а потом училась в ремесленном училище на слесаря.
— Это уж меня Павел Устинович попросил нормировщицей поработать. Ты, говорит, девка боевая, грамотная, а учет в цехе сложный...
Много хорошего узнал в этот вечер Алексей об Устиныче.
Домой вернулся поздно. Уткнувшись в подушку, он долго ворочался в постели; ему казалось, что губы его полыхают огнем. Замирало сердце, когда вспоминал, как Люба поднялась на цыпочки и крепко его обняла... Первый в жизни поцелуй.
В цехе что-то произошло. Это Алексей заметил сразу, как только вошел на следующий день в пролет. Фрезеровщик Павлов низко наклонился над станком. Седой ершик волос выбился из-под кепки. Глаза старого рабочего, обычно добрые, улыбчивые, сегодня тоскливо смотрели на деталь. Может быть, заболел?
Лекальщик дядя Вася и зуборезчик Гаврилов имели понурый вид. Даже Чернобровкин не шумел, как обычно, не приставал ни к кому, он тоже был чем-то озабочен.
— Алеша!
Токарь обернулся. Перед ним стояла Люба. Глаза заплаканные, веки красные.
— Алеша, помер Павел Устиныч, — и дав волю слезам, уткнулась в плечо друга.
Алексей растерялся. Он погладил по плечу девушку, не зная, что нужно сказать, чтобы успокоить ее.
— От, чего же он помер?
— От сердца, — проговорила Люба.
«Так вот почему держался Устиныч за грудь, когда я нагрубил ему». От этой мысли Алексею стало не по себе: что если он в какой-то мере виноват в смерти старого мастера?
Из цеха Алексей ушел, ни с кем не простившись. Даже к Любе в конторку не заглянул. Смерть Устиныча вихрем ворвалась в его беззаботную жизнь, и, может быть, только сегодня по-настоящему он начал
