я бригадир, а на практике не уступаю молодым инженерам. Ты вот хотела на факультет горного дела поступить. А знаешь ли, что такое горный инженеров каких условиях ему приходится работать? Ничего ты, Шурка, не знаешь. Значит, не по душе был выбор, а поступала потому, что учиться в вузе модно.
— Для кого мода, а для меня призвание.
— Слова добрые, а на деле не то.
— Папа! Какой же ты, не знаю. Ну, не сдала. Ну, не прошла. Сдам на будущий год.
— А до того баклуши бить станешь?
— Не знаю...
— Шла бы работать: в труде и человек заметней, да и сам он многое замечает, многому учится. Поработаешь, посмотришь, по душе ремесло в руки возьмешь, а там и учись себе на здоровье.
— Не возьмут меня работать. Ничего я не умею делать.
— Говоришь, не умеешь? В том и беда. Ну, да ладно. Пойдешь к нам на стройку подсобницей?
— Не пойду на стройку, никто из наших не хочет.
— Предвидел и это... Говорил я, Шурка, с начальником нашим, примет тебя подсобницей в комплексную бригаду.
Походка у Данила Матвеевича была уверенная. Шура едва успевала за ним, часто спотыкалась, хватаясь при этом за руку отца.
— Ничего, привыкнешь, — подбадривал тот, — попервоначалу и я в траншею падал.
Справа, скрежеща гусеницами, под надрывный выхлоп мотора, двигался мощный бульдозер; переваливая перед собой целую гору взлохмаченной земли. По другую сторону дороги в бесформенной обширной яме стоял экскаватор, черпая своим хоботом землю и высыпая ее в кузов громадной автомашины, которая пугливо вздрагивала, получая очередную порцию груза.
Повсюду в каких-то металлических корзинах был кирпич. В штабелях лежали не знакомые Шуре детали из железобетона. Там и тут стояли ящики с сухой известью и цементом. Все это напоминало громадный склад, в котором копошились люди, двигались механизмы, дополняя общий хаос говором, лязгом и грохотом. Шура поморщилась, крепко сжала руку отца и остановилась.
— Пап... — Шура в упор посмотрела в обожженное солнцем морщинистое лицо отца.
— Что тебе?
— Да так я... оступилась... — она опустила глаза и, как бы между прочим, проговорила:
— Пап, ты Любу Жихареву помнишь? Она в прошлом году уехала учиться в мединститут. Так вот, эта Любка прислала сестре письмо. «Перейду, — пишет, — в педагогический».
Не поняв намека дочери, Данил Матвеевич продолжил ее мысль по-своему:
— Окончит педагогический, пойдет в гастроном торговать селедкой. — В голосе Данила Матвеевича скользнула ирония, и после минутной паузы он уже вполне серьезно продолжал: — В том-то и беда, Шурка. Не знаете вы, подростки, что любо вам, что нет. Слепыми выходите на дорогу, о которой говорил завуч... А вот и наш участок!
На четвертый этаж дома, где были в разгаре каменные работы, они поднялись по настоящим мраморным ступеням, минуя всякие «леса» и «сходни».
— Вот мы и дома, — Данил Матвеевич облегченно вздохнул и присел на контейнер с кирпичами.
«Ширь-то какая», — думала Шура, оглядывая сверху территорию стройки. Разрезанная траншеями на квадраты, треугольники и ромбы, территория напоминала ей план, набросанный на бумагу рукой чертежника.
— Новенькую привели, Данил Матвеевич? — услышала Шура незнакомый голос и только теперь заметила, что ее окружили несколько парней и девушек. В их глазах она увидела любопытство, но не насмешку, как ожидала.
— Вот, Борис, бери ее к себе подсобницей, да смотри у меня, через год сделай из нее каменщика, такого, как сам.
— Вы бы к кому другому ее, Данил Матвеевич, — смущенно возразил краснощекий парень.
— Нет. Пусть у тебя учится, только построже с ней — не смотри, что девчонка.
Работал Борис проворнее своих соседей. Ковшом-лопатой Шура расстилала ему раствор на стену и клала под руку кирпич. Борис шел следом, разравнивая раствор кельмой, и выкладывал наружную «версту».
— Шевелись! — покрикивал он.
Шуре было обидно: она и так старалась изо всех сил, а тут — «шевелись». Шура нервничала, кирпичи вырывались из рук.
— Подыми, как на порядовке причалку, — лукаво продолжал Борис, даже не взглянув в сторону Шуры. Она смотрела на него с мольбой и недоумением: слова были новыми для нее и значения их Шура не знала.
— Ну, что тебе на кулаках растолковать? — озорно улыбаясь, Борис подошел к Шуре.
— Каменное дело нехитрое, а знать о нем кое-что нужно. Не так знать, как уметь. Я покурю, а ты попробуй прогони внутреннюю «версту». Не тычком, не так! Ложковый ряд клади. Вот та-ак. На шнур смотри — не на меня.
— Нужен ты мне! — отрезала Шура.
— Вопрос не производственного значения, поговорим позже.
Шура проснулась рано. Но спешить было некуда: настал первый выходной день в ее трудовой жизни. Большие серые глаза Шуры были устремлены в потолок: она рассматривала лепной узор потолочной розетки. Думала о прошедшей неделе, о своей работе, о новых товарищах, о Борисе. Ласковый, веселый, а строгость на себя напускает, будто в самом деле такой. Волевой: живет в общежитии, учится в десятом классе и еще успевает посещать спортивную секцию. Вовсе не похож на сезонника, о каких мама говорила.
Шура попробовала встать, но тело стягивала боль. Ныли руки и спина.
— Долго нежишься, Шурка, — обронил Данил Матвеевич, входя в комнату. — Аль устала?
— Все болит, пап.
— Ну, это с непривычки, мало поработала. Я вот тридцать лет отстукал и хоть бы хны. Борька вон тоже не жалуется. Встретил его на улице: побежал на занятия в секцию. Ходила бы с ним, занималась чем- нибудь.
— Куда ты опять ребенка спроваживаешь? — спросила Вера Павловна, входя в комнату. — Мало того, что сезонницей сделал, еще что-то придумывает.
— Мамочка, ничего он не придумывает, — возразила Шура. — Сама я хочу заниматься в секции художественной гимнастики. В школе не было, а в клубе строителей есть. А сезонников теперь нет и в помине.
— Хорошего тебе желаю, Шурка, а ты мне перечить вздумала, — обиженно проговорила Вера Павловна.
— Да нет же, мамочка! Просто ты не представляешь...
— Добро, Шурка, добро, — пробасил Данил Матвеевич, похлопывая дочь по плечу.
Бригада Данила Матвеевича перешла на новый объект и вела кладку стен первого этажа. Шура работала вместе с Борисом. Не все еще получалось, как того хотелось, но она знала: Борис рядом, поможет.
Борис был доволен своей ученицей и временами смотрел на ее руки — тонкие и подвижные, уверенно прижимавшие кирпич к кирпичу. «Работящая», — думал он и переводил взгляд на хрупкую фигуру девушки, на ее лицо. Оно, как зеркало, отражало все переживания Шуриной души: сосредоточенность сменялась беззаботностью, задумчивость — озорной улыбкой. Как-то Борис спросил:
— Что-нибудь придумала?
— Ага! — кивнула головой Шура.
— Не новый ли метод кладки?
— Метод твой, только разреши мне работать самостоятельно.
