Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции

Землепашцам же Екатерина адресовала указ «о пребывании крестьянам у своих помещиков в должном повиновении и послушании», «чтоб никто неведением не отговаривался читать в праздничные и Воскресные дни в сёлах, в приходских церквах и по торжкам». («Мучились» ли при этом крестьяне, сказано в предыдущей главе.)

В отличие от современной ситуации, когда верховная власть стремится подчинить своим решениям всё и вся, а народ вымирает, построение «вертикали власти» с вычленением прав (и обязанностей) «горизонтали народа» привело к быстрому росту численности, причём не только за счет приращения новых земель. За десять лет до правления Екатерины II в России насчитывалось не более 19 миллионов человек; в городах проживало от силы 600 тысяч. А за год до её смерти (1795) в России было уже около 37 миллионов жителей!

Интерес императрицы был целиком слит с интересом России, которую она с простодушием самодержавной правительницы воспринимала, как своё именье. Выражения «моя слава и слава моего государства», «польза моего престола», «рвение к моей службе и преданность мне и моей империи» относятся к устоявшейся лексике её переписки и именных указов. Рационально мыслящая и властолюбивая, она, вероятно, наилучшим образом соответствовала перспективам страны, в развитии которой традиционно ведущую роль играло государство.

В «Наказе» Уложенной комиссии Екатерина до тонкостей прописала свой политический идеал государства, защищённого от внешних врагов и «внутри поддерживаемого крепкими подпорами», «при спокойном царствовании законов» и «под образом правления», утверждённым «всего народа желаниями». Но, превратив свой «Наказ» в набор даже не перефразированных цитат из Монтескьё, она позаботилась о том, чтобы главный пафос документа был авторским:

«Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединённая в его особе власть не может действовать сходно с пространством столь великого государства. Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит… Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно».

Императрица запретила бранные и поносные слова в официальных бумагах, запретила даже слово раб в подписях под челобитными на высочайшее имя. Она уничтожила за ненадобностью Тайную Розыскную Канцелярию и само «ненавистное изражение «слово и дело», поскольку старание власти об исправлении нравов «возымело желаемое действо». По документам, исходящим от престола, можно сделать заключение, что к последней трети XVIII века понятие государственного интереса стало более весомым по своему значению и, преодолев узкий смысл наполнения казны, приблизилось к, казалось бы, недосягаемому символу «пользы Ее Императорского Величества, Обладательницы Всероссийской». Шло усложнение объекта патриотических чувств подданных, призванных служить монархине, а в её лице – «всякому для государства полезному делу», «благополучию и славе всего отечества, обширной Российской Империи».

Климат и сословность

Патриотизм и благоденствие на Руси проистекали из трудолюбия крестьян и из свободы «среднего» звена, которому дозволено было без испрашивания дополнительных разрешений и лицензий заниматься производительным трудом. Екатерина не нуждалась в проповедниках «свободного рынка» и призывах покупать «отечественный товар». То немногое, что она считала необходимым довести до сведения всего населения и объявляла во всенародное известие, мало походило на обращение Матери отечества, всемилостивейшей государыни к своим подданным. Официальные документы, будь то печатные или оглашаемые в провинциях, были, как правило, не увещеваниями и не обещаниями. Императрица указывала строго наблюдать «исправности платежа подушного сбора», или писала об «употреблении присылаемых от помещика для смирения крепостных людей в тяжкую работу», сообщала об «отсылке в Сибирь не добровольно возвращающихся из Польши и Литвы беглецов и зачёте крепостных людей владельцам их за рекрут» – короче, устанавливала рамки самодеятельности подданных.

Причину формирования подобного режима следует искать не в болезненном пристрастии российского дворянина к угнетению и не в абсурдном деспотизме самодержавной власти, а в сложных природно- климатических условиях российской стороны, определивших сам характер феодальных производственных отношений.

У нас – самая холодная из всех стран Европы зима. У нас самый большой температурный перепад между летом и зимой; не очень удачные почвы; если летом жарко, то не хватает влаги, если, наоборот, много дождей, то нет тепла. В любом случае урожаи низкие. В царской России пшеницы собирали около 7 ц/га, в советское время – до 20 ц/га, в 1992—1997 годах около 14 ц/га. В Канаде стабильно собирают 20 ц/га, и это по западным меркам немного; в Англии, Голландии и Швеции урожаи до 70—80 ц/га!

А надо ведь учитывать, что в суровых условиях и проживание дороже: надо тратиться на дрова (а это затраты труда), на тёплую одежду (почти все русские крестьяне имели шубы), надёжный дом. Русский дом – дорогое удовольствие. В екатерининские времена фунт говядины стоил 2 копейки, курица 5 копеек, пуд сена 3 копейки, десяток лимонов – 3 копейки, топор 15 копеек, бутылка портера английского 25 копеек. А сруб пятистенный – 9 рублей 50 копеек. Мясо-то крестьянин, хоть оно и по 2 копейки, ел только по большим праздникам (как и сейчас). Какой уж там «портер»! Какой дом!

В работах академика Л.В. Милова крепостничество расценивается как «исторически закономерная форма проявления и развития собственно феодальных отношений». Речь о том, что в первую очередь естественно-географические условия существования русского государства повлияли на возникновение отношений крепостной зависимости, как объективно наиболее реального и, в конечном счёте, единственно возможного средства присвоения господствующим классом исторически оптимального прибавочного продукта:

«Режим выживания… бытовавший в крепостной барщинной деревне, жёсткий контроль за крестьянской семьёй и регламентация быта крепостных, запрет раздела дворов, борьба с дефицитом рабочих рук, всяческие препятствия выдаче молодых девушек в чужие владения и прочие «буквально драконовские меры» нельзя упрощённо воспринимать как произвол помещиков, так как эти явления были вызваны безысходностью жизни крестьян.

Ведь и ужесточение режима крепостного права в начале царствования Екатерины II было связано со стремлением правительства хоть как-то сохранить былой уровень развития земледелия в Нечерноземье, в условиях распространения промышленной внеземледельческой деятельности крестьянина. Удержать крестьянские массы на земле можно было только общим усилением режима крепостного права».

Сословие дворян и самодержавное государство были зажаты между необходимостью увеличения объёма валового земледельческого продукта, сохранения стабильности хозяйства и защиты крестьянской семьи от обнищания. Понимая суть проблемы, императрица, укрепляя власть душевладельца, в то же время пыталась воспитать в помещиках чувство ответственности перед государством и престолом за вверенное им, как представителям высшего сословия, зависимое население. При этом прагматичная Екатерина апеллировала не столько к христианским ценностям и гуманным идеям Просвещения, сколько к здравому смыслу собственника:

«Каких-либо определённых условий между господами и крестьянами не существует, – писала она Дидро, – но каждый хозяин, обладающий здравым смыслом, старается обходиться со своей коровой бережно, не истощать её и не требовать от неё чрезмерного удоя».

Таким образом, усиление давления на земледельцев сопровождалось стремлением власти и помещика удержать крестьянский двор от разорения. Эти процессы влияли на формирование общества с жёсткой иерархией. Основными элементами этой пирамиды, пишет Е.Н. Марасинова, «были монарх- самодержец, непосредственно подчинённое ему дворянство, владеющее в свою очередь крестьянством, которого, по словам самой Екатерины, «природа поместила в этот несчастный класс» и «которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Народом», «гражданами», «вернолюбезными подданными» и «усердными детьми своего отечества» были дворяне».

Проблема оказалась в том, что выжатые из крестьян средства в большой степени использовались дворянами не на службу Отечеству, а на личные прихоти и роскошество. На протяжении XVIII века дистанция между привилегированным и податным населением стремительно увеличивалась. Социальные права крестьян сводились к минимуму, а востребованное от них приближалось к максимуму возможного. А