достойнейшим образом исполнятся слова: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» и «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5:5, 3), и слова псалма «Он вознесет тебя, чтобы ты наследовал землю» (Пс. 36:34) – ибо на эту землю, как говорится, нисходят, а на ту, вышнюю, возносятся. Таким образом, преуспеянием святых как бы открывается некоторый путь с той земли к тем небесам, так что на той земле они (святые), по-видимому, не столько пребывают, сколько находятся временно, чтобы потом, по достижении должной степени совершенства, наследовать царство небесное».
«Сущее есть общее имя всего, что есть, и оно подразделяется на субстанцию и акциденцию. Субстанция есть более важное начало, ибо имеет свое существование в себе самой, а не в другом. Акциденция же есть то, что не способно существовать в себе самом, а созерцается в субстанции. Субстанция есть подлежащее, как бы материя вещей… Так, медь и воск – субстанция, а фигура, форма и цвет – акциденция. Тело есть субстанция, цвет его – акциденция, ибо не тело находится в цвете, а цвет в теле; не душа в знании, а знание в душе… Не говорят «тело цвета», а «цвет тела», не «душа знания», а «знание души», не «воск формы», а «форма воска». Притом же цвет, знание и форма изменяются, а тело, душа и воск пребывают теми же самыми, ибо субстанция не меняется…
Поэтому определение субстанции таково: субстанция есть вещь самосущая и не нуждающаяся для своего бытия в другом. Акциденция же есть то, что не может существовать в самом себе, а имеет свое бытие в другом. Бог и все его творения суть субстанция; впрочем, субстанция Бога сверхсубстанциальна. Но есть и субстанциальные качества».
«…Существует три разновидности людей. К одной разновидности относятся те, кто вовсе не способен к толкованию (священных текстов); это – риторики, составляющие широкую публику, ибо нет ни одного здравомыслящего человека, который был бы лишен (способности к) риторическому суждению. К другой разновидности относятся те, кто способен к диалектическому толкованию; это – диалектики только по природе или по природе и по навыку.
К третьей разновидности относятся те, кто способен к аподейктическому толкованию; это – аподейктики по природе и по науке, то есть по философской науке. Последний вид толкования не подлежит разглашению перед диалектиками, а тем более перед публикой. Разглашение какого-нибудь из подобных толкований перед человеком, не способным к их (уразумению), – это особенно касается аподейктических толкований, так как они наиболее далеки от доступных всем знаний, – ввергает в неверие того, перед кем оно разглашается, и того, кто его разглашает. Ибо последний ставит своей целью доказательство несостоятельности буквального смысла и истинности (своего) толкования, но буде он опровергнет буквальный смысл в присутствии человека, который окажется способным (уразуметь лишь) буквальный смысл и в глазах которого толкование останется недоказанным, то это приведет к неверию, если дело будет касаться основоположений религии. Толкования, стало быть, не подлежат ни разглашению перед публикой, ни доказательству в риторических или диалектических сочинениях, то есть в сочинениях, содержащих в себе рассуждения этих двух родов, как это делал Абу-Хамид (Газали)».
«Бог заключает в Себе все в том смысле, что все – в Нем; Он является развитием всего в том, что сам Он – во всем. Если Бог, бытие которого вытекает из единства, не является абстракцией, извлеченной из вещей посредством разума, и, тем более, не связан с вещами и не погружен в них, как может Он выявляться через множество вещей? Никто этого не понимает. Если рассматривать вещи без Него, они – ничто, как число без единства. Если рассматривать Бога без вещей, то Он существует, а вещи не существуют…
Отстраните Бога от творения, и останется небытие, ничто; отнимите от сложного субстанцию, и никакой акциденции не будет существовать.
… Бог – во всех вещах, как все они в нем, и так как Он во всех вещах существует как бы через посредничество Вселенной, то ясно, что все – во всем и любое – в любом…»
«Поистине Бог применил при сотворении мира арифметику, геометрию и музыку вместе с астрономией – искусства, которыми и мы пользуемся, исследуя пропорции вещей, элементов и движений. Арифметикой Он их соединил; геометрией придал им фигуру, так что они приобрели крепость, устойчивость и подвижность сообразно своим устройствам; музыкой так соразмерил их, чтобы в земле было не больше земли, чем в воде – воды, в воздухе – воздуха и в огне – огня… Бог сделал так, что части элементов взаимно разрешаются друг в друга.
В удивительном порядке составлены элементы Богом, сотворившим все в числе, весе и мере – число относится к арифметике, вес – к музыке, мера – к геометрии».
Основателем философской школы, видящей целью жизни отсутствие страданий, здоровье тела и поддержание безмятежного состояния духа считается древний грек Эпикур (341–270 до н. э., линии № 6–7). Однако, знакомясь со взглядами философов и христианских богословов не по векам, а по линиям веков, мы легко обнаруживаем предшественника Эпикура в V веке н. э., линии № 5–6. Это епископ из Эмесы (Сирия) по прозвищу Немесий. Эпикур всего лишь довел до логического завершения взгляды этого теолога, что легко увидеть, если прочесть труды мыслителей правильно, а не в традиционной последовательности.
«Вообще те удовольствия должно признавать хорошими, которые не соединены с печалью, не возбуждают раскаяния и не причиняют никакого другого вреда, не переходят за пределы известной нормы и не отвлекают нас надолго от важных дел или не порабощают себе…
В свою очередь, чувственно-пожелательная способность разделяется двояко: на удовольствие и печаль. Ведь удовлетворенное вожделение доставляет удовольствие, а не удовлетворенное – печаль (огорчение)… Благо ожидаемое возбуждает вожделение в собственном смысле, а благо наличное – удовольствие, с другой стороны, зло ожидаемое производит страх, а наличное (постигшее) – печаль. Действительно, удовольствие и вожделение связаны с благом, а страх и печаль со злом…
Дурные страсти возникают в душе по следующим трем причинам: следствие дурного воспитания, из невежества и под влиянием худого состояния тела. В самом деле, не будучи хорошо воспитаны с детства, чтобы быть в состоянии владеть страстями, мы впадаем в неумеренность по отношению к ним. А от невежества (необразованности) возникают в разумной части души превратные суждения, так что зло считают добром, а добро злом.
Имеет некоторое значение и дурное свойство тела: те, в ком изобилует горькая желчь – вспыльчивы, а обладающие горячим и влажным темпераментом – склонны к наслаждениям. А лечить дурной навык должно хорошей привычкой; невежество – учением и знанием; дурной органический состав должно лечить телесно, изменяя его, насколько возможно, средний темперамент соответствующей диетой, упражнениями и, если понадобится, лекарствами».
«Люди толпы то избегают смерти, как величайшего из зол, то жаждут ее, как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни, но и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не представляется каким-нибудь злом. Как пищу он выбирает вовсе не более обильную, но самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, но самым приятным.
Надо принять во внимание, что желания бывают одни – естественные, другие – пустые, и из числа естественных одни – необходимые, а другие – только естественные; а из числа необходимых одни – необходимы для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – для самой жизни. Свободное от ошибок рассмотрение этих фактов при всяком выборе и избегании может содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни; ведь ради этого мы все делаем, – именно, чтобы не иметь ни страданий, ни тревог. А раз это с нами случилось, всякая буря души рассеивается, так как живому существу нет надобности идти к чему-то, как к не недостающему, и искать чего-то другого, от чего благо души и тела достигает полноты. Да, мы имеем надобность в удовольствии тогда, когда страдаем от отсутствия удовольствия; а когда не страдаем, то уже не нуждаемся в удовольствии. Поэтому-то мы и называем удовольствие началом и концом счастливой жизни. Его мы познали как первое благо, прирожденное нам; с него начинаем мы всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе.
Так как удовольствие есть первое и прирожденное нам благо, то поэтому мы выбираем не всякое
