Академик не отвечал, пытаясь закурить. Белые цилиндры «Казбека» сыпались на скалу, как стреляные патроны.
— Оно… Я бы сказал так — забытый эксперимент.
Фетин стоял рядом, сняв шапку, и Коколия вдруг увидел, каким странно-мальчишеским стало лицо Фетина. Он был похож на деревенского пацана, который, оцарапав лицо, все-таки пробрался в соседский сад.
— Видите, Фетин, они не сумели включить внешний контур — а внутренний, слышите, работает до сих пор. Им нужно было всего несколько часов, но тут как раз прилетел Григорьев. К тому же они уже потеряли самолет-разведчик, и, как ни дергались, времени им не хватило.
Академик схватил Коколию за рукав, он жадно хватал воздух ртом, но грузину не было дела до этой истории.
Фетин говорил что-то в черную эбонитовую трубку рации, автоматчики заняли высоты поодаль, а на площадке появились два солдата с миноискателями. Все были заняты своим делом, а Коколия стремительно убывал из этой жизни, как мавр, сделавший свое дело, которому теперь предписано удаление со сцены.
Академик держал бывшего старшего лейтенанта за рукав, будто сумасшедший на берегу Черного моря, тот самый сумасшедший, что был озабочен временем:
— Думаете, вы тут ни при чем? Это из-за вас им не хватило двух с половиной часов.
— Я не понимаю, что это все значит, — упрямо сказал Коколия.
— Это совершенно неважно, понимаете вы или нет. Это из-за вас им не хватило двух с половиной часов! Думаете, вы конвой прикрывали… Да? Нет, это просто фантастика, что вы сделали.
— Я ничего не знаю про фантастику. Мне неинтересны ваши тайны. За мной было на востоке восемь транспортов и танкер, — упрямо сказал Коколия. — Мой экипаж тянул время, чтобы предупредить конвой и метеостанции. Мы дали две РД, и мои люди сделали, что могли.
Академик заглянул в глаза бывшему старшему лейтенанту как-то снизу, как на секунду показалось, подобострастно. Лицо Академика скривилось.
— Да, конечно. Не слушайте никого. Был конвой — и были вы. Вы спасли конвой, если не сказать больше, вы предупредили все это море. У нас встречается много случаев героизма, а вот правильного выполнения своих обязанностей у нас встречается меньше. А как раз исполнение обязанностей приводит к победе… Черт! Черт! Не об этом — вообще… Вообще, Серго Михайлович, забудьте, что вы видели, — это все не должно вас смущать. Восемь транспортов и танкер — это хорошая цена.
Уже выла вдали, приближаясь с юга, летающая лодка, и Коколия вдруг понял, что все закончилось для него благополучно. Сейчас он полетит на юг, пересаживаясь с одного самолета на другой, а потом окажется в своем городе, где ночи теплы и коротки даже зимой. Только надо выбрать какого-нибудь мальчишку и купить ему на набережной воздушный шарик. Шлюпка качалась на волне, и матрос подавал ему руку. Коколия повернулся к Фетину с Академиком и сказал:
— Нас было сто четыре человека, а с востока — восемь транспортов и танкер. Мы сделали все, как надо, — и, откозыряв, пошел, подволакивая ногу, к шлюпке.
Сергей Котов
СЧАСТЛИВЧИК
Не так уж давно я был самым обычным. Из тех парней, что пачками каждый август слетаются на наш доблестный Северный флот из военно-морских училищ страны. Как положено, я ходил этот первый месяц новой жизни слегка хмельной, с горящими глазами, и никак не мог привыкнуть к офицерской вольнице. Кроме шуток. Я говорю, что якорьки и ма-а-ахонькие звездочки на погонах, две совсем разные разницы. Несмотря на.
Несмотря на дежурства у трапа, кучу охламонов в подчинении, которые, как рабы в Древнем Риме, совершенно не заинтересованы в результатах собственного труда. Это все мелочи. Вроде идиотов-«бычков». Разумеется, «бычок» — это не детеныш известного парнокопытного, а мой непосредственный начальник. Командир боевой части, или БЧ, сокращенно.
Так вот, прибыл я на коробку… Кстати, мне еще повезло — коробка оказалась ходячей. Да не просто ходячей — она была единственным оставшимся у родины ТАРКРом.[56] Просто для справки: я вполне мог попасть и на НЕ ходячее железо, с моими-то скудными связями и тройкой в дипломе. А НЕ ходячее железо — это такое дело… Какая-то изощренная пытка — держать экипаж на корыте, обреченном вплоть до списания торчать у пирса.
Ну и что, что подводника из меня не получилось! Оно и ладно — как под водой увидишь зимние шторма или северное сияние? Конечно, может, не так престижно, и льготная выслуга — полтора года вместо двух. Хотя — чего уж там — признаюсь: в курсантские годы хотелось мне на подплав. Интересно, выходы в море куда как чаще… ага. Вот и проговорился.
Да, да — я из тех самых, «прожженных мареманов». Ну какой идиот бы еще поперся в военно- морское училище в середине девяностых? Только такой, как я. Который хочет в походы, который не может без моря. Вир, выбора у меня особого не было: отец — морской офицер, детство в Гремихе да Гаджиево, только и оставалось, что идти по проторенной дорожке. Только неправда это. Выбор есть всегда. Подался бы я в бандиты; глядишь, был бы сейчас вполне респектабельным, законопослушным бизнесменом. Если бы выжил, а шансы у меня неплохие были, кстати, — я пронырливый. Все на курсе так говорили.
Пронырливость и находчивость — это, конечно, хорошо. Особенно если поставляются в комплекте с везением. Я же вовсе не от хорошей жизни стал таким… предприимчивым. Мне часто не везло. Нет, я, конечно, далек от того, чтобы стонать и жаловаться. В конце концов, есть люди куда более невезучие. Хотя бы те, кого расстреляли для профилактики, пока ловили Чикатило. У меня все было не так запущено. Ну, подумаешь, попадусь на заборе после возвращения из самохода. Или моему отделению по жребию достанется наряд по столовой на Новый год. Ерунда! Только сообразительность развивает, учит выкручиваться из самых неожиданных ситуаций. Но нужно было попасть в настоящую передрягу, чтобы понять: дело тут вовсе не в везении…
И — подумать только — едва-едва я, так сказать, приступил к исполнению должностных обязанностей, как наметился выход в море.
Правда, повод для этого выдался вовсе не радостный, и боевая учеба была под ба-а-альшим вопросом. Только… только все равно — море есть море. Так я думал. И, несмотря ни на какие трауры, на душе было радостно.
Дело, собственно, заключалось вот в чем. Как раз тогда в Баренцевом море проводилась грандиозная операция — доставали со дна нашу погибшую лодку. Выглядело это так: иностранцы занимались своим делом (доставали лодку), а силы флота — своим (охраняли и обороняли район). То есть там, где проводилась операция, постоянно дежурила боевая коробка Северного флота, как правило, БПК.[57]
Гражданские частенько думают, что корабль, укомплектованный экипажем по штатному расписанию, в состоянии выполнить стоящие перед ним задачи, тем более по охране и обороне какого-то там района.
С военной точки зрения, это не совсем так. Особенно в деле, связанном с выполнением сакральной политической воли руководства страны. Вот и создали Экспедицию особого назначения, которую возглавил аж целый вице-адмирал. Разумеется, в состав ЭОН вошла куча флагманских специалистов из штаба Северного флота; позднее, справедливости ради добавлю, подтянулись парни даже из ГШ ВМФ,[58] что в самом морском городе России — Москве.
Конечно же, все это хозяйство размещалось на той самой дежурной коробке; несложно догадаться, каково в это время приходилось экипажу. Сами подумайте — кто важнее: флагманский спец — убеленный почтенными сединами капраз[59] или зеленый старлей, командир какого- то там дивизиона, скажем, из БЧ-5? Ответ очевиден. Вот и приходилось бедолаге старлею ночевать на
