форму, я перекинулся, едва успев убить вражеского оборотня, и теперь я снова человек и только человек… но я жив, и мы победили.
Не я — мы.
Потому что это твоя любовь дала мне силы победить. Помощь под личиной одиночества. Любовь под маской смерти. Мужество под маской отчаяния. Тепло твоего сердца в обличье мертвенного холода.
Любовь — всегда любовь… но обликов у нее много.
И этот ее облик я никогда не забуду.
Я люблю тебя, Далле, солнце мое рыжее…
Ты смотришь на меня — почти робко, словно ждешь чего-то… и твои пальцы мнут ошметки моего рукава. И мне вдруг становится нестерпимо жаль… нет, ну я полный идиот — у меня болит все, что может, а заодно и все, что не может, я весь в крови с головы до ног, едва дышать могу, а мне чуть не до слез жаль моей новой рубашки, вышитой твоими руками!
— Далле, — говорю я виновато, — ты прости. Ну не уберег я твою рубашку…
Ты смотришь на меня так, словно ушам своим не веришь.
— Дурак, — выдыхаешь ты перед тем, как поцеловать мои губы, спекшиеся кровавой коркой. — Какой же ты все-таки дурак, Дилан…
Александра Павлова
«ПОКА МЫ ПОД СЕРДЦЕМ ЛЮБОВЬ ЭТУ НОСИМ ВСЕ СТАВЯ НА КАРТУ…»
Посвящается тем, кого автор имел дерзость процитировать без разрешения, и трем Водолеям, которые не звонят и не пишут, но, кажется, помнят.
Лэйри прекрасно понимала, что с таким бугаем ей ни в жизнь не справиться. Еще на шпагах и при всех условностях дуэли — можно хоть попытаться, а так… Но восемнадцать лет пробыв наследной принцессой и семь — королевой-чародейкой, как не привыкнуть заступаться за обиженных? Она даже не задумалась — рука сама оттолкнула огромный кулак, нацеленный в лицо какой-то женщины, прижавшейся спиной к стене. Хозяин кулака был достаточно пьян и достаточно силен, чтобы удар со всего размаху пришелся в упомянутую стену. Больно, однако, — бугай взвыл, схватился за правую лапищу левой.
Намного лучше, чем можно было надеяться, теперь выдернуть жертву из щели между ее мучителем и стеной и уносить ноги. Но Лэйри тоже была не в себе, хотя и не от вина, поэтому лишь шагнула в сторону, оказавшись у вояки за спиной. Тот тем временем, видимо, сообразил: не сама по себе стенка очутилась на месте рожи, в которую он метил, — и попытался обернуться. Потерял равновесие, привалился к многострадальной стене боком, «перекатился» так, чтобы увидеть обидчика. Увидел, яростно взревел, бросился… в смысле, бросил себя. Носом вниз, разумеется.
Лэйри обернулась на раздавшийся хохот.
— Ловко ты его!
— Ох, ну и картинка!
— Помру со смеху! — восхищалась компания матросов.
— А ты отчаянная, — одобрительно заметил один.
— Пожалуй, да, — задумчиво произнесла Лэйри, кривовато усмехнувшись. По-другому усмехаться она теперь не умела. — Отчаянный — это ведь про тех, кто отчаялся и потому ничего не боится, что самое худшее уже случилось… Чего бояться, когда жить незачем?
— Что ты такое несешь, красавица? — Матрос аж подскочил. — Влюбиться тебе надо, сразу умирать расхочется. А?
— Да. С такой рожей только влюбляться, — равнодушно проговорила она и откинула волнистые темные пряди, закрывавшие всю правую половину лица. От угла рта к уху тянулся странный и страшный шрам.
Ближе к утру ее опять стало лихорадить. Ничего удивительного, всю ночь просидеть на берегу! Ну, и хорошо. Умереть от лихорадки на улице чужого города — лучше, чем порадовать наемного палача в подземелье собственного замка. Скорей бы уж…
Вот только не надо обвинять в трусости человека, потерявшего все!
Магия растворялась постепенно, как постепенно становился все более равнодушен муж. Он хорошо притворялся, ничего не скажешь, и потому она до последнего не понимала, что происходит. Должна была почувствовать… значит, сама недостаточно любила. Ну, и ладно — если бы она его любила, было бы еще больнее, что он такое ничтожество. Он предал ее, и она потеряла корону, родину, красоту… почти всю. Дали ночь на размышления — или отречение, или такое же клеймо на второй щеке. Развязали руки, оставили зеркало и свечу — чтобы лучше думалось.
Надо было умереть, когда клеймили — ведь боль страшная, будто огненная трехпалая лапа впилась в щеку и одновременно рвала на части все тело, — клеймили не честным железом, а каким-то гадким колдовством! Или, в крайнем случае, когда увидела в зеркале этот ужас — черный, с каким-то гнусным отливом отпечаток птичьей лапы, средний коготь пришелся как раз в угол рта. Прикоснуться к собственной щеке Лэйри так и не решилась.
Отчаяние, свеча, развязанные руки и несколько ночных часов — это много. Бывшая королева- чародейка Алаириэн выбралась на волю, упала на улице и провалилась в забытье. Вот когда надо было умереть! Не случилось. Ее подобрали контрабандисты, взяли к себе на корабль, отплывавший на рассвете за Большой лабиринт — пояс рифов, путь через который знал далеко не каждый капитан. Очнулась Лэйри уже в море.
Высадили в первом же порту — женщина на корабле, может, и к счастью, но только здоровая, веселая и красивая. Платье подарили и денежек немножко — сами не процветали. Отказываться было глупо.
Красоту и корону у нее отняли, магию… Магия королевского дома обретала силу через любовь. После свадьбы был тайный ритуал, когда место родительской любви в качестве источника силы занимала любовь супружеская. Лэйри успела вовремя — родители умерли через год. А потом любовь иссякла, и королева оказалась не в силах защитить от злых чар даже себя саму, не то что подданных. Правда, был у нее на такой случай министр-чародей. Лучше бы не было…
«Если убить короля или королеву, цветы на Королевской площади сгорят в черном пламени — тайно убить не выйдет. Если король или королева умрет своей смертью или отречется от престола, цветы увянут. Наследника нет, соберутся нотабли… есть перспективы. Сама она не умрет — значит, добьемся отречения. Правда, король или королева клянутся не отрекаться, иначе как добровольно и имея достойного преемника, но нет клятвы, которой не нарушит запуганная и замученная женщина…»
Подкараулили прямо во дворце — она не почувствовала. Схватили —. а защитные заклятья не сработали. Знала бы — хоть нож бы носила с собой, чай, не напрасно училась с ним обращаться… Связали не веревками — чарами. Не пискнешь, куда там кричать!
Она бы не отреклась, даже не сумей бежать.
Но кто посмеет сказать, что теперь, когда все потеряно, нельзя умереть? Красота, корона, магия, любовь… Нет, любви просто не было. У него сначала, видимо, была, — ведь удавалась ей магия до поры до времени. А вот у нее самой — нет.
Не криви душой, Лэйри, все у тебя было, только любила ты не того. Ветреник, сорвиголова, лучший наездник и фехтовальщик, задира, очень знатного рода, сын помилованного ее отцом мятежника… Любил ли он принцессу? Не меньше, чем других хорошеньких женщин, которые всегда гроздьями висли у него на шее. Она его? И никого больше. Но как доверить такому человеку свою магическую силу и судьбу королевства? Лучше выбрать нелюбимого влюбленного, чем увидеть, как любимый предаст тебя и погубит этим все и всех! А вышло вот как: кому суждено быть преданным, тот… не умрет? Чушь, все умрут в свое время. А мое время сейчас!..
