Выйдет на круг плясать и тут не прячет свои страдания:
Ушли Аниса с Гришей в глубь рощи, чтоб не терзать зря сердце Анюты. В этом деле никто не виноват. Посидели под кустом калины, помиловались. Снял с руки Анисы Григорий медное колечко и забросил его далеко в чащу.
— Я тебе, Аниса, куплю настоящее кольцо, это медное, недостойно тебя.
Так тогда с гулянья и увел Гриша Анису домой.
Поманило счастье, да скоро и спряталось. Навалилась беда. Не успел купить Гриша обещанное кольцо, ушел на войну, да и не пришел… Хорошо, что сына оставил, портрет свой, повторение свое.
Родила парнишку и не знала — радоваться, то ли плакать? Похоронная на отца в шкатулке лежала, увеличила в деревне еще на одного «безотцовщину».
Прибежала Анюта Сидорова, бывшая соперница, замужем уже была Анна. Целует роженицу, смеется.
— Гришенька родился, Гришенька.
Так и дали отцовское имя парнишке, а Анна с мужем кумовьями стали Анисье, нареченными родителями маленькому Гришке.
Григорий теперь сам отцом стал, а большое уважение имеет к нареченным родителям. Во всех делах советуется с лелей Анной Степановной да с лельком Василием Семеновичем.
Из горницы вышла сноха Анисьи — Валентина.
— Где же Гриша запропастился?..
— А вот он, легок на помине, — взглянув в окно, сказала Анисья.
Григорий шел улицей с чемоданом в руке.
— Что так долго? — встретила его жена в дверях.
— Из-за гостей задержался. Гостей из города — полный автобус. Музыкантов привез, артистов.
На цыпочках, чтобы не разбудить ребятишек, прошли в горницу. Не терпелось Валентине, открыла чемодан и ахнула. Сверху лежали красивые, модные черные сапожки.
— Кому это, Гриша?
— Меряй, годны, тебе пойдут…
— Мамонька, — забылась от радости Валентина и громко позвала:
— Идите обновы смотреть…
Проснулся семилетний Олежка, скатился с кровати:
— А мне что, папка, купил?
— А мне что купил? — притопала маленькая Ниночка.
Шуруют ребятишки в чемодане, все вверх дном. Валентина пробует надеть сапог.
— Ну что, годны?
— Туго, Гриша… С застежками надо было…
— Ну вот тебе и на… не лезут, значит…
— Мама! — позвал Григорий. — Идите скорей сюда.
Пришла Анисья.
— Вам для сегодняшнего праздника вот этот платок с разводами.
— Спасибо. Добрый платок…
— И еще, — Григорий достал из кармана пиджака небольшую коробочку и открыл ее. На голубой атласной подкладке коробки блеснуло граненое кольцо.
— Что ты, Гриша, мне не надо… Не в коня овес травить. Вале подай.
— До Вали очередь не дошла… Дайте руку!
Анисья спрятала руку под фартук.
— На левую, на левую руку, на безымянный палец надевай, Гриша. Вдовы носят кольца на левой руке… — подсказывала Валентина.
— Как раз подошло. Носите, мама, и не снимайте. Это отцовское обещание, я его выполняю.
Анисья поднесла руку с кольцом к глазам, и вдруг из глаз ее неудержимо слезы хлынули… Пошатываясь, она вышла из горницы, а слезы лились и лились.
День разгулялся на славу. Такие бывают только в нашем краю, когда весна встречается с летом.
Роща гудела. Гремела музыка. Анисья с Валентиной и ребятишками устроились на удобное место, около самой, наскоро сколоченной, сцены, с которой правление колхоза объявит имена лучших работников, раздаст премии.
Анисья справилась с пережитым волнением, была счастлива, как никогда.
«Чего стыдиться-то в самом деле? Ну, кольцо! Золотое, граненое. Так оно же мужем завещано, сыном на руку надето. Взойти бы сейчас на эти подмостки и на весь мир заявить: «Я счастливая мать. А это счастье самое большое на свете. Матери, я всем вам желаю такого сына, как мой Гришенька!»
— Мамонька, — прервала мысли Анисьи Валентина. — Грани-то на колечке как переливаются!
— Так оно же грановитое! — уточнила Анисья и поправила кольцо на пальце.
ДУХ ХЛЕБНОГО ПОЛЯ
Городской шум не утихает и ночью. До рассвета огни по стенам моей комнаты ползают бликами. Занавешиваю плотнее окно, но сон не приходит…
В такие бессонные ночи вижу свою тихую деревенскую улицу. Из края в край! Ко мне приходят ее обитатели, и я веду с ними беседу до рассвета.
В последнее время чаще всех появляется Опросинья Силовна — Опрося Сила, по-уличному. Вижу ее молодой, высокой, сухощавой, с угловатыми, резкими движениями…
…Весна сорок третьего, военного года. Лист на березах уже с заячье ухо и, по извечному крестьянскому понятию, сеять пшеницу бесполезно. Остался между колками незасеянный еще клин пахоты. Бригадир велел бросить его — пусть пустует! Опрося с этим не согласна. Она — севач на таких земельных лоскутках, где трактору не под силу ворочаться.
Широким мужским шагом, с лукошком через плечо, ходит Опрося по пахоте и горстью разбрасывает семена. Залюбуешься точностью ее движений, — идет, как по канату балансирует! Шаг — и горсть зерна разбрызгивается по пахоте. Еще шаг, — и опять золотые брызги. И так без конца.
Следом за Опросей три женщины в поводьях водят впряженных в бороны быков, заделывают семена. Ох, и упрямая скотинка, эти быки! Передний, пестрый, по кличке Фомка, вдруг остановился. Тянут его за повод, а он — ни в какую! Как вкопанный.
— Ну, Фомка, шагай! — уговаривают его, а Фомка, мотнув головой, грузно опускается на землю. Теперь хоть режь его — не встанет!
— Ну, язви ее, эту скотинку! — бранится женщина.
Из осинника выскочил серый зайчишка, поднялся на задние лапки, помахал передними возле ушей — намек дает. Подергал раздвоенной губой, посмеялся и ускакал назад, в осинник.
— Распрягайте, бабы, а то и ваши быки лягут, глядя на этого лентяя!
Отпрягли быков, согнали их в лес кормиться. Тут и хитрый Фомка поднялся — подался туда же.
