Пока что это происходило в виртуальном мире.
Однако вскоре все изменилось, и мой похититель показал свое другое лицо.
«Если ты не сделаешь, как я сказал, я оставлю тебя без света».
«Если ты не будешь послушной, мне придется тебя связать».
Но ведь в этой ситуации я не имела ни малейшего шанса «быть непослушной», и не понимала, что он имеет в виду. Порой, чтобы вывести его из себя, хватало одного резкого движения. Или же, если он требовал, чтобы я неподвижно смотрела в землю, а я осмеливалась поднять глаза, что не укладывалось в его представление о моем «правильном поведении» и усугубляло его паранойю. В таких случаях он осыпал меня бранью и обвинял в том, что я вожу его за нос, играю роль. Эти срывы были следствием его подозрительности — нет ли у меня все же какой-то возможности связаться с внешним миром. Ему не нравилось, когда я настаивала на своей точке зрения, что он поступает со мной несправедливо. Ему хотелось слышать признательность, когда он что-то приносил. Похвалу за усилия, которые он должен был ради меня прилагать, как в случае, когда он притащил тяжелую печку в мой застенок. Все чаще он начал требовать от меня проявления благодарности, а я, как могла, пыталась ему в этом отказать: «Я тут только потому, что ты меня запер». В душе же я, естественно, могла только радоваться, когда он приносил мне еду или другие необходимые предметы.
Сейчас, став взрослой, я удивляюсь, что мой страх и приступы паники, собственно, не были связаны с личностью Похитителя. Может быть, такое отношение объяснялось его неприметной внешностью, неуверенностью в себе или же той стратегией, которую он разработал в этой невыносимой ситуации с целью внушить мне, что только он, единственный и незаменимый, может обеспечить мою безопасность. Больше всего меня страшила сама темница под землей, глухие стены и запертые двери, а также иллюзорные «заказчики». Временами казалось, будто мой Похититель только играет роль преступника, случайно оказавшись участником этого спектакля. В моей детской фантазии я представляла, что он как-то раз просто решил стать преступником и совершить что-нибудь злое. Я никогда не сомневалась, что его поступок был преступлением, подлежащим наказанию, но четко отделяла его от человека, совершившего его. Абсолютно точно, злодей — была только роль.
«С этого момента ты должна будешь готовить для себя сама». Как-то утром в первую неделю моего заточения Похититель принес в подвал тумбочку из темной плотной фанеры. Он пододвинул ее к стене, установил на ней плитку и маленькую духовку и подключил их к электричеству. После этого снова исчез. Вернулся с кастрюлей из нержавеющей стали и полным пакетом с продуктами быстрого приготовления: банками с фасолью и гуляшом, упакованными в пестрые картонные коробки белыми пластиковыми мисочками, которые разогреваются на паровой бане. После этого объяснил, как пользоваться плиткой.
Я была рада вернуть себе хоть маленькую часть самостоятельности. Но как только я вывалила фасоль из банки в маленькую кастрюльку и поставила ее на плитку, то растерялась, не зная, какую температуру надо установить и через какое время еда будет готова. Я еще никогда ничего не готовила, и это показалось мне непосильным трудом. А еще мне не хватало мамы.
Оглядываясь назад, я не могу понять, почему Похититель доверил мне, десятилетней, приготовление пищи, хотя сам же видел во мне маленького беспомощного ребенка. Но с тех пор я сама разогревала для себя обед. Похититель приходил в мой застенок каждое утро, а второй раз после обеда или вечером. На завтрак он всегда приносил мне чашку чая или какао, кусок пирога или миску мюсли. В зависимости от того, когда у него было время — в обед или к ужину, он приносил салат из помидоров и бутерброды с колбасой, а иногда горячую пищу, которую делил со мной. Это были макароны с мясом и соусом, рис с мясом — австрийская домашняя еда, приготовленная его матерью. Тогда я не имела понятия, откуда это берется и чем он вообще живет. Есть ли у него семья, знающая обо мне, с которой он проводит уютные вечера в гостиной, в то время как я лежу на своем тонком матрасе в подвале? Или же в доме живут «заказчики», которые посылают его ко мне вниз, чтобы обеспечить всем необходимым? И он действительно заботился о том, чтобы я питалась здоровой пищей, постоянно снабжая меня молочными продуктами и фруктами.
Как-то раз Похититель принес парочку порезанных на четвертинки лимонов, и в моей голове зародилась идея. Это был детский и наивный план, но в тот момент он показался мне гениальным: я хотела притвориться больной, что заставило бы Похитителя отвести меня к врачу. От бабушки и ее подруг я часто слышала историю о времени русской оккупации восточной Австрии, как женщины избегали насилия и вывоза, встречавшихся тогда сплошь и рядом. Один из трюков — измазать лицо красным вареньем, чтобы это выглядело как заразная кожная болезнь. Другой же был связан с лимонами.
Когда я осталась одна, то срезала своей линейкой тонюсенькую полосочку лимонной мякоти и, смешав ее с кремом, тщательно приклеила себе на руку. Это выглядело отвратительно — как будто у меня действительно гнойное воспаление. Когда Похититель вернулся, я протянула к нему руку, изображая сильную боль. Я хныкала и умоляла его обязательно показать меня врачу. Он пристально посмотрел на меня и одним движением содрал лимонную корку с моей руки.
В этот день он оставил меня без света. Лежа в темноте, я ломала голову над другими возможностями все-таки заставить его меня отпустить. Но так ни до чего и не додумалась.
У меня оставалась единственная надежда — на полицию. Тогда я еще твердо верила в свое освобождение и надеялась, что оно произойдет до того, как Похититель передаст меня своим ужасным подельникам или найдет кого-то другого, знающего, как поступить с похищенной девочкой. Каждый день я ожидала, что в мой подвал, выломав стены, ворвутся мужчины в униформе. На самом деле в реальном мире основные массированные поиски прекратились еще в четверг, всего лишь через три дня после моего исчезновения. Прочесывание местности не дало положительного результата, и теперь полиция опрашивала людей из моего окружения. Только в СМИ еще ежедневно публиковались обращения, помещалась моя фотография и описание внешности: «Девочка около 145 см, 45 кг, крепкого телосложения. Имеет гладкие русые волосы с челкой и голубые глаза. В момент исчезновения десятилетняя девочка была одета в красную лыжную куртку с капюшоном, платье из голубой джинсовой ткани с рукавами в серо-белую клеточку, светло-голубые колготки и черные замшевые туфли 34-го размера. Наташа Кампуш носит очки в овальной оправе из светло-голубого пластика с желтой носовой дужкой. По словам исполнительных органов она слегка косит. У ребенка был с собой синий синтетический рюкзак с желтым верхом и бирюзового цвета ручкой».
Из актов полиции я знаю, что в течение четырех дней поступило более 130 свидетельских показаний. Меня видели в супермаркете Вены вместе с матерью, одну на автостоянке у автобана, один раз в Вельсе и целых три раза в Тироле. В течение нескольких дней полиция разыскивала меня в Кицбюле. Группа сотрудников полиции отправилась в Венгрию, где кто-то якобы видел меня в Шопроне. Маленькая венгерская деревенька, где я провела предпоследние выходные на даче с моим отцом, систематически прочесывалась здешней полицией. Кто-то из бдительных соседей выдвинул версию, что за домом моего отца наблюдают — предположительно, я после выходных не отдала свой паспорт родителям и могла сбежать сюда. Некий мужчина позвонил в полицию и потребовал за меня выкуп в миллион шиллингов. Мошенник и обманщик, один из многих, последовавших за ним.
Через шесть дней после похищения, руководитель расследования поделился со СМИ: «Как в Австрии, так и в Венгрии полицейские с розыскными листовками ищут Наташу и не собираются сдаваться. Но надежды, что ребенка найдут живым, к сожалению, почти не осталось». Ни одно из показаний свидетелей не навело на горячий след.
При этом полиция не последовала единственным показаниям, действительно выводящим на меня: уже во вторник, следующий после моего похищения день, позвонила двенадцатилетняя девочка и рассказала, что видела, как на Мелангассе в белый автофургон с затемненными стеклами посадили ребенка. Но сначала полиция не приняла эту информацию всерьез.
В своем застенке я ничего не знала о том, что снаружи уже смирились с мыслью о моей смерти. Я была абсолютно убеждена, что большие розыскные мероприятия идут полным ходом. Лежа на своем тоненьком матрасе и уставившись на голую лампочку, торчащую из-под белого потолка, я представляла, как полиция беседует с каждым из моих одноклассников, и проигрывала в мыслях любой возможный ответ. Я видела перед собой воспитательниц из продленки, как они снова и снова описывают, когда и где видели меня в последний раз. Я размышляла, кто из множества соседей в Реннбанзидлунге мог наблюдать за мной, когда я выходила из дома. Кто-то мог увидеть момент похищения и белый автофургон на Мелангассе.
