говорило о присутствии соучастников.
Я тогда составила для себя четкое представление, как должна выглядеть жертва похитителя: это была светловолосая маленькая девочка, тоненькая, почти прозрачная, которая, как ангел, невинно и беспомощно, скользила по жизни. Я представляла ее существом с шелковистыми волосами, к которым непременно хотелось прикоснуться. Чья красота так оглушала мужчин с больной психикой, что толкала их на преступление — только бы завладеть ею. Я же в отличие от нее не была блондинкой и чувствовала себя толстой и неуклюжей. А в утро моего похищения особенно. Я никак не подходила под свое собственное представление о внешности похищаемой девочки.
Сейчас я понимаю, насколько далека была от истины. Наоборот, чаще всего это незаметные дети с заниженной самооценкой, которых выискивают преступники для своих жестоких экспериментов. Когда речь идет о похищениях или сексуальном насилии, красота вовсе не является основным критерием. Различные исследования показывают, что большему риску стать жертвой преступления подвержены физически или психически неполноценные дети или дети из неблагополучных семей, где нет особенно близких привязанностей. Первыми в «списках» как раз стоят подобные мне, какой я была тем утром 2 марта — запуганной, излучающей страх, со следами недавних слез. Я неуверенно преодолевала дорогу в школу нерешительными и мелкими шагами. Может быть, он это заметил. Может, увидел, какой потерянной я себя чувствую, и спонтанно решил сделать меня своей жертвой.
Не найдя для себя объяснения, почему именно я стала жертвой, сидя в своем подвале, я начала искать вину в себе. Сцена ссоры с матерью накануне вечером крутилась передо мной бесконечной кинолентой. Меня приводила в ужас мысль, что похищение стало наказанием за то, что я была плохой дочерью. За то, что я ушла без единого слова примирения. В моей голове все смешалось. Я выискивала в своем прошлом каждую ошибку, допущенную мною когда-либо. Каждое несправедливое слово. Каждую ситуацию, когда я была невежливой, непослушной или строптивой. Теперь я знаю, что это очень распространенный механизм — когда жертва берет на себя вину за преступление, совершенное против нее. Но тогда это был вихрь, уносящий меня с собой, против которого я не могла устоять.
Мучительный свет, не дававший мне заснуть в первые ночи, уступил место абсолютной темноте. Когда Похититель вечером выкручивал лампочку и закрывал за собой дверь, я чувствовала себя отрезанной от всего мира: ослепшая, оглохшая от постоянного треска вентилятора, не способная ориентироваться в пространстве, а иногда даже ощущать саму себя. На языке психологов это называется «Sensory Deprivation»[13] — сенсорная депривация. Отсечение всех органов чувств. Но тогда я понимала, что от этого одиночества в кромешной тьме рискую потерять рассудок.
С тех пор, как Похититель стал оставлять меня одну с вечера до завтрака следующего дня, я находилась в состоянии некого парения в беспросветной невесомости и могла только лежать, уставившись в темноту. Временами я начинала кричать или барабанить в стены в отчаянной надежде, что меня все-таки кто-нибудь может услышать. Хотя я была предоставлена самой себе и оставалась наедине со своим страхом и одиночеством, я все же пыталась внушить себе мужество и отогнать панику с помощью «рациональных» средств. Это были слова, спасающие меня в то время. Как некоторые часами орудуют спицами, вывязывая ажурную кружевную салфетку, так я мысленно сплетала воедино слова и писала самой себе длинные письма или рассказы, которые уже никто и никогда не запечатлеет на бумаге.
В основу сюжетов моих историй легли мечты о будущем. Во всех мельчайших подробностях я представляла себе, какой будет жизнь после моего освобождения. Я стану лучше учиться по всем предметам в школе и преодолею свою неуверенность. Также я решила, что займусь спортом и похудею, чтобы принимать участие в играх вместе с другими детьми. Я мечтала, как, оказавшись на свободе, перейду в другую школу — ведь я уже ходила в четвертый класс начальной школы [14] — и как меня примут другие дети. Вызову ли я у них интерес только как жертва похищения? Примут ли они меня как равную себе? Но самыми яркими красками я рисовала встречу с родителями. Как они заключат меня в свои объятия, и как отец поднимет меня вверх и начнет кружить в воздухе. Как я вернусь в прекрасный мир раннего детства, а время ссор и унижений будет навсегда забыто.
Но иногда этих фантазий было недостаточно. Тогда я брала на себя роль моей отсутствующей матери, разделяя себя мысленно на две части и пытаясь от ее лица оказать себе поддержку: «Представь, что ты в отпуске. Хоть ты и далеко от дома, но ведь оттуда тоже непросто позвонить. Там нет телефона, но отдых не прерывают только из-за одной неважно проведенной ночи. Когда все закончится, ты снова вернешься домой и пойдешь в школу».
Мысленно произнося эти монологи, я отчетливо видела перед собой мать. Я слышала, как она говорит твердым голосом: «Возьми себя в руки, сейчас нет смысла психовать. Ты должна выстоять, и тогда все снова будет хорошо». Да. Если я буду сильной, все снова будет хорошо.
Если же и это не действовало, я пыталась вызвать в памяти состояние защищенности. В этом мне помогала бутылочка «Францбрандвайн», которую я вымолила у Похитителя. Бабушка всегда пользовалась им для втираний. Резкий свежий запах моментально переносил меня в дом в Зюссенбрунне, возвращая забытое теплое чувство безопасности. Когда мозг в одиночку не справлялся, то подключался нос — не потерять связь с самой собой и рассудок.
Со временем я попыталась привыкнуть к Похитителю. Я интуитивно подстраивалась под него, как подстраиваются под диковинные традиции людей в чужой стране. Сегодня я думаю: мне наверняка помогло то, что я была еще ребенком. Будь я взрослым человеком, вряд ли смогла бы выдержать тот гнет чужой воли и психических пыток, которым я подвергалась в подвале. Но с самого малого возраста дети так устроены, что воспринимают всех взрослых из ближайшего окружения как непререкаемый авторитет, на который стоит ориентироваться и кто устанавливает нормы, что правильно, а что нет. Детям указывают, что надеть и когда идти в постель. Они едят то, что подается на стол, а сопротивление пресекается. Родители постоянно запрещают им то, что они хотели бы получить. Даже если взрослые забирают у ребенка шоколадку или пару евро, полученных от родственников на день рождения, то ребёнок должен принять это вмешательство как должное и осознавать, что родители поступают правильно. Иначе он может потерпеть неудачу в связи с несоответствием между его собственными желаниями и отказом тех, кого он любит.
Я привыкла следовать указаниям взрослых, даже если мне это было не по нутру. Была бы моя воля, я ни за что не ходила бы после школы в продленку. Особенно в ту, где предписываются даже самые основополагающие физиологические функции — когда можно есть, спать или справить нужду. Также я не ходила бы каждый день после продленки в магазин матери, где заедала скуку мороженым и маринованными огурцами.
Ограничение свободы ребенка, пусть даже на короткое время, не являлось для меня чем-то немыслимым. Хотя мне самой этого испытать не пришлось. Запирать непослушных детей в темный подвал было в то время расхожим способом воспитания во многих семьях. Можно было часто услышать, как бабульки в трамвае ворчали на матерей орущих младенцев: «Вот будь это мой ребенок, я бы заперла его в чулане!»
Дети могут приспособиться к самым неблагоприятным условиям и принимать побои родителей за выражение любви, а в затхлой развалюхе видеть домашний очаг. Моим домашним очагом стал подвал, а единственным близким человеком — Похититель. Вся моя жизнь лопнула по швам, а он оказался этим единственным в том кошмаре, в который она превратилась. Я была зависима от него так, как могут быть зависимы только грудные младенцы от своих матерей: любой знак расположения, любой кусочек еды, свет, воздух — все мое психическое и физическое состояние зависело от одного этого человека, запершего меня в подвальном застенке. А своими утверждениями, что мои родители не отвечают на требования о выкупе, он поработил меня также и эмоционально.
Если я хотела выжить в этом новом мире, то должна была встать на сторону преступника, что кажется непостижимым человеку, никогда не попадавшему в такую экстремальную ситуацию. Но я до сих пор горжусь тем, что сумела сделать шаг навстречу человеку, отнявшему у меня все. Так как этот шаг спас мне жизнь, несмотря на то, что для поддержания такого «позитивного подхода» к Похитителю мне понадобилось много сил и энергии. Потому что он постепенно превращался в рабовладельца и диктатора. Но я никогда не отступала от своего плана.
Маска благодетеля, желавшего сделать мою жизнь в заточении наиболее приятной, пока держалась.
