Лаолию поддержать их претендента на имперский трон, якобы выжившего наследника ол Истаилле. Кошка тогда не пожалела сил и времени, чтобы выяснить подробности, и главной подробностью стало то, что старая договорённость уже не актуальна: поддержка Мастера при коронации была бы как нельзя более кстати, но поддержкой имперского дворянства Лаолий интересовался куда меньше. С другой стороны, без затяжной войны посадить лаолийскую мраионетку на имперский трон не удастся, а ол Баррейя в войне между Лаолием и Империей однозначно выберет сторону Империи. Тогда Кошка сумела убедить в этом Райну, как и в том, что живой он всё ещё полезней мёртвого. Но осадок остался. Кошки, напротив, больше не было, и пятая канцелярия без неё очень мало расследовала, но очень быстро выносила приговоры и приводила их в исполнение, по первому намёку императрицы. Императрица чужих доводов не слушала, старому делу повторно дали ход, ол Баррейю вызвали в столицу, судили и казнили, тэрко Эрлони стал ол Эртой, а денег из Арны с каждым годом стало поступать всё меньше, несмотря на растущие налоги.
На севере единственным спокойным и не нищим герцогством оставалось Рикола; ол Ройоме последовательно укреплял связи с Зангой, Островами, Форбосом и кадарским побережьем Науро, а от внутриимперской грызни старательно открещивался.
Ещё старательней от неё открещивался Мастер Вальхез, подгребая под себя Арнакию. Он разрешил вести богослужение на арнакийском диалекте, и сам указ об этом был написан на том же диалекте, развязывая руки всем восточным чиновникам-недоучкам, не знающим толком высокого имперского.
Кейя ездила туда позапрошлым летом, но узнать ничего важного не успела. Или успела узнать, но не отправить в Раад: очень неудачно обрушился старый мост, по которому проезжала столичная гостья с прислугой, и из реки выловили только трупы. Мост был хоть и старый, но прочный и рушиться бы не должен, но это же ещё не повод подозревать в чём-то уважаемых людей…
Очередное повышение налогов совпало в южном Кадаре с засухой, и сразу несколько провинций встали на дыбы. Южнокадарский бунт страшен тем, что под постоянными налётами гартаоэ поневоле вооружаются и обучаются бою все, поголовно, невзирая на сословия. И крестьянское войско потому — не скверно вооружённая толпа, а именно войско. Особенно, если есть кому стать во главе. В этот раз нашёлся, какой-то Барех, то ли бывший наёмник, то ли из крестьян же, но собрать всю эту голодную толпу под одну руку ему удалось. Заодно лишний раз подтвердилось, что смерть Тхэама ничего не изменила, и проповедь его прекрасно помнят: иначе как 'дочерью Верго' восставшие императрицу не называли. Дзой настаивал на том, чтобы съездить ему, он сумел бы договориться на неплохих условиях и утихомирить людей. Ол Тэно договариваться не желала и поехала сама: не успокаивать, а карать, словно специально вознамерилась подтвердить пророчества Тхэама.
После карательного похода и резни юг немного затих — не успокоился, а обессилел. Но повторять на разные лады пророчество Тхэама не перестал.
На юге с гор спускались почуявшие бардак дзарш, составляя достойную конкуренцию гартаоэ.
Нок Эдол неспешно и без шума наращивал гарнизоны по юго-восточной границе герцогства, живо напоминая Дзою семидесятые-восьмидесятые и имперско-кадарскую войну, когда отец нынешнего нок Эдола закрыл границы Тиволи и от наёмных банд, и от королевских отрядов.
Императрица выискивала при дворе предателей и находила.
Дзою хотелось выть от бессилия.
В неделю костров между 2306 и 2307 годами ол Тэно сказала ему, что скоро объявит новый поход на Дазаран — весной. И не пограничные рейды, а завоевательную войну, до победы. Ол Нюрио сперва подумал, что ослышался. Потом — что она не в себе. Империя трещит по швам, люди слишком устали от бесконечных войн, денег в казне нет, война с Лаолием тянется и не думает заканчиваться, бессмысленно завоёвывать страну, которую не сумеешь удержать…
Она не слушала.
Дзой говорил, что люди просто откажутся идти за ней — они слишком устали, невозможно воевать бесконечно! Особенно, когда ни один разумный человек не поверит в осуществимость такого плана.
Она не слушала, только злилась и грозилась смывать любое непокорство кровью.
Дзой не мог отделаться от чувства, что смотрит абсурдный сон, от которого никак невозможно проснуться. Шла неделя костров, столица гуляла, как в последний раз, — и от этих гуляний ощущение абсурда только усиливалось. До безумия хотелось поговорить с кем-то; и не с безответными Вечными, а с живым человеком, который, при удаче, наведёт на толковую мысль.
Со смертью Кошки список собеседников, с которыми можно говорить открыто, сократился ровно на треть. Из оставшихся собеседников одним была Райна, от разговора с которой толку ждать не приходилось, так что выбирать стало совсем уж не из кого.
Через два дня ол Нюрио не выдержал.
— Она с ума сошла, — вполне предсказуемо сказал Хриссэ, дослушав. Смял бумажную салфетку и щелчком отправил комок в полупустую соусницу.
— Она — императрица, — с нажимом сказал ол Нюрио.
Ол Каехо встал.
— Императрица сошла с ума, — покладисто исправился он. — Я не политик, но можешь скормить мне мои сапоги, если мы завоюем Дазаран. Ладно, несколько стычек, как в первый поход: договориться о границах, о пошлинах. Но завоёвывать страну размером чуть ли не с нашу, когда наша держится только на милости Вечных…
— Ол Каехо! — предупреждающе сказал Лорд, вставая тоже.
— …на милости Вечных и на упрямстве Райны, — не стал спорить Хриссэ. — Я ухожу в Сойге.
— Ты не можешь, — негромко и почти угрожающе сказал Лорд. Хриссэ скривился.
— Ещё как могу. Когда она заявит о новом походе официально, уйдёт половина войска, ты сам это прекрасно понимаешь.
— Ты давал присягу!
— Как вассал императрицы я обязан отслужить один сезон из четырёх, — подчёркнуто сухо сказал Хриссэ. — Когда она последний раз распускала войско? Два года назад? Сойге уже не помнит, как я выгляжу. Если она хочет воевать годами, непрерывно — пусть зовёт наёмников.
Он наклонил голову в знак прощания и повернулся к выходу. Ол Нюрио шагнул следом, хватая его за плечо.
— Хриссэ, ты не можешь уехать сейчас! Хал тирге, никого не осталось, ты понимаешь?!
Хриссэ остановился вполоборота к нему, раздражённо дёрнул ртом.
— А зачем я здесь, Дзой? Меня и ты не слушаешь, хотя с ума сошла она. Если ты сможешь вернуть ей здравый смысл, тебе впору будет ставить памятник в два роста, как Вечным, на центральной раадской площади.
Он повёл плечом — Дзой убрал руку.
— Я ухожу в Сойге.
Он пошёл к выходу, между праздничными столами, вымпелами, свисающими с потолка, и гирляндами. Гирлянды начинали увядать, и между цветами и листьями мёртво поблёскивала золотая и серебряная проволока.
Дзой отвернулся, чтобы опереться обеими руками на спинку кресла, и стоял некоторое время, глядя в стол между полупустыми блюдами и давя желание садануть по креслу кулаком.
Отъезд ол Каехо Райну не обрадовал, но формально придраться было не к чему. Главное же — затевать поход на Сойге сейчас было бы слишком некстати, Райна и о новой войне с Дазараном объявлять пока не стала: с началом весны пришлось отвлекаться на беспорядки в центральной Арне. Отсрочка не сделала план завоеваний выполнимей, а люди ещё сильней вымотались, и когда под конец лета Райна о своих намерениях действительно известила Совет, Совет встал на дыбы.
В конце третьей луны Дазаран — видимо, в расчёте на внутриимперские свары, — ударил крупной армадой по Форбосу. Райна эту новость встретила со злой радостью: теперь-то Совет не отвертится, южане сами напросились, и мы им ответим!
Ол Нюрио её радости не разделял, но выхода не видел. Слушал, как нарастает недовольный гул не только в Совете, но и в городе, и ждал.
Во второй день четвёртой луны пополудни его ожидания сбылись. С лихвой. Беспорядки в городе за
