понять, похожи ли они на древних русичей. То, что древние — это стопроцентно…

Шлемы, у кого круглые, а у кого конические, забрала вроде металлических очков, круглые шиты… Копья. У одного на древке копья, пониже наконечника, развевался флажок. Плащи, мечи, сапоги… Топот, ржание и фырканье коней, скрип, звяканье, голоса… Съемки исторического фильма.

На краю обрыва вокруг Эда толпилось человек тридцать. Он слышал их тяжелое дыхание. Все смотрели вниз. («Разбойники? Так тогда они опоздали, нападать надо было в лесу…»)

Совсем опоздали, как выяснилось через несколько минут. Кони ржали, задирая головы, и, как оказалось, не зря. В противоположном конце дороги показался еще один конный отряд. Шлемы, тоже вытянутые, но иначе, смахивающие на металлические буденновки… а вон у того, черт, такой же, как у тех, — яйцом… Да черт их разберет.

Все в целом, как тупо отметил Эд, могло бы сойти за иллюстрацию к его недавнему рассказу Галке, — датчане привезли свою невесту, русские их встречают, разбойники целятся напасть… Если те — датчане, те — русские, а эти — разбойники…

Только вот удобное время для нападения разбойнички упустили. А упустили потому, вдруг понял он — и от ужаса даже слегка согрелся, — что отвлеклись на меня. Я орал в лесу, и они пошли меня искать. Почему пошли? Не пожалели же — да они наверняка даже не поняли, что я звал на помощь… Хотя я кричал «люди», а это слово, кажется, древнее… Подумали на кого-нибудь из своих, посланного на разведку? Глупость… Должно быть, они просто ждали невесту несколько позже…

Если там, в возке — невеста…

Мысли развертывались сами собой. «А как же тогда этот отряд, выехавший навстречу?» — «А может, он как раз и должен был застать разбойничков на месте преступления — может, как раз благодаря этому все дело и должно было вскрыться и попасть в летописи…»

Когда не заслонял обзор нависший над дорогой вывороченный пень, было видно, как внизу гарцуют, раскланиваясь, всадники. Один — безбородый, но усатый, в богатой даже на несведущий Эдов взгляд шапке и в плаще с волчьей шкурой на плечах — кажется, даже волчья голова болталась (Эд про себя тихо содрогнулся), — откинув фартук возка, заговорил с сидящим (сидящими?) внутри.

Минут через десять, судя по всему, взаимных комплиментов, встречающие окружили обоз вторым кольцом. Всадник в дорогой шапке рысил рядом с возком. Это было последнее, что Эд успел увидеть перед тем, как его оттащили назад.

Банда бежала вдоль обрыва. Эд, слегка согревшийся в плаще, спотыкаясь, бежал между двумя державшими его мужиками. В голове у него прыгало: монголо-татарское нашествие, Господи, что я наделал… «Если бы не этот парень, может, монголы бы с Руси ушли…» А чтобы «этот парень» стал князем и сделал свое черное дело, невесту его дяди должны были убить в дороге, что я наделал… А что я наделал? Откуда я знал? Кто меня спросил? Тяжелый ужас поднимался со дна души. Что теперь будет, Господи?.. Может, русской столицей окажется не Москва, а какая-нибудь Старая Ладога… да это вся история по- другому пойдет. Господи, да не может быть такого, не может, не может, нет…

На опушке леса, на утоптанном пятачке фыркали, переминаясь, привязанные кони. Лошаденки — сытые, судя по степени упитанности, но, Боже мой, — низкорослые, большеголовые, лохматые… Впрочем, те, каких он видел с обрыва, были, надо думать, не краше — просто издалека да сверху это не так бросалось в глаза. Да-а, подумал он. А тебе орловских рысаков подавай. До орловских рысаков, милый, еще пятьсот лет…

И вот эта случайная мысль пригвоздила его к месту. Все внутри тихо опустилось. Это вроде бы само собой разумелось с самого начала, но… Пятьсот лет до орловских рысаков, триста — до Ивана Грозного, семьсот — до Гагарина… Тысячелетие крещения Руси… сколько у них прошло с Владимира Красное Солнышко? Лет двести… семьсот лет между моим временем и их… Они думают, что Земля плоская, а солнце, звезды и луна приделаны к небу, думал он, вглядываясь — должно быть, с плохо скрытым ужасом — в бородатые лица. Они никогда ничего не видели, кроме своего паршивого медвежьего угла, да для них поездка в ближайший город — редкое событие… Они думают, что за морями живут люди с песьими головами, что алмаз можно расколоть, помазав кровью козла и что сушеное сердце филина, носимое в мешочке на шее, придаст мудрости носителю… Канары, Багамы, степи Крыма, — здесь из Европы в Азию можно добираться полжизни. Свежеоткрытая викингами Америка, где бродят дикие индейцы…

…Когда они потащили с конских спин какие-то тюки и принялись вытряхивать их на снег — посыпалась одежда явно лучше их собственной — он усомнился в своей догадке. Ведь с тем же успехом компания могла оказаться и обыкновенными разбойниками, которые, скажем, кого-то уже обчистили и собрались делить награбленное. Однако они ничего не делили, а торопливо переодевались — меняли штаны и рубахи, переобувались в сапоги, натягивали кольчуги, набрасывали плащи… Оборванные бандюги на глазах преображались во вполне приличный воинский отряд.

А он торчал под березой в обществе двоих в цивильном, сменивших двоих в разбойничьем, и на душе у него было тошно. Думал он о том, что с ним собираются делать — это было даже как-то абстрактно интересно, точно происходило не с ним, а смотрел он, скажем, фильм — и опять, как полчаса назад, когда ждал холодной смерти в лесу, каким-то краем сознания он почти хотел, чтобы эти псевдодревнерусичи прирезали наконец этого недоноска, горе времяпроходца. Инстинктивное желание конца плохого фильма, каковые концы принято приближать нажатием самой большой и заметной (как правило) кнопки на телевизоре…

Телевизор. Я больше никогда не увижу телевизора. Никогда. Даже самого примитивного, с крошечным экранчиком, накрытым полой лупой, в которую заливается вода… То, что было забытым прошлым, вдруг стало невообразимо далеким будущим — будущим, до которого я, оставшись здесь, не доживу, и дети мои бы не дожили — если бы у меня здесь родились дети, и внуки, и правнуки… За что? Зачем?

Кареты на рессорах, думал он с внезапной звериной тоской. Паровозы, первые неуклюжие машины — «моторы», аэропланы… О светлые дали прогресса!

Тип с завязанной мордой, взявшись за узел на затылке — явно собираясь снимать тряпку — медлил, глядя на Эда. Он, похоже, был здесь главарем — и, видимо, его не тянуло так вот запросто демонстрировать кому попало свою личность. Отворачиваясь, он ткнул в Эда пальцем и что-то сказал стоявшему рядом желтобородому. Кивнув, тот потянул из-под плаща моток веревки.

Эд сопротивлялся — когда понял, в чем дело, стал сопротивляться изо всех сил, но его все-таки скрутили, связали руки за спиной, замотали в плащ и поверх плаща еще раз обвязали веревками, и взгромоздили поперек коня. Некоторое время дергали за ноги — за обе попеременно — и что-то обсуждали. Видимо, разглядывали кроссовки. Подняв голову, лошадь шеей вжимала Эда в луку седла.

Потом твердое уперлось ему в плечо, над головой кто-то крякнул, зашуршала одежда, лошадь фыркнула, и твердое же — должно быть, второе, правое колено садящегося, — ударило Эда в бедро. И лошадь зашагала. Потом затрусила быстрее. Потом, похоже, взяла в галоп — и Эд немедленно осознал все преимущество механического транспорта.

Поза была идиотской и страшно неудобной. Было больно. Очень больно, и скользко, и нечем ухватиться… лошадь оказалась жутко трясучим средством передвижения, и каждый толчок ее спины был ударом под дых. Эд задыхался. Кашляя, терся лицом о гладкую, как велюровая диванная обивка, пахучую шкуру… и съезжал, съезжал, а ухватиться было нечем и не за что… а ноги-то лошадиные — вот они… и земля… головой под копыта… И каждый раз его хватали за одежду и вздергивали — корчащегося, со слезами на глазах. Его уже мутило. Голова винтом, тошнота, мелькающие конские колени… и лука седла, обдирающая бок… сволочи, садисты…

Землю он мог видеть только под ногами коня — поднимать голову получалось плохо. Поэтому судить о приближении жилья можно было только по косвенным признакам — снег стал утоптанней и грязнее, на нем чаще попадались различных степеней свежести конские кучки. «Яблоки».

И был совсем грязный снег узкой улочки. Под бревенчатыми заборами — натеки, лужи мутного льда — со вмерзшими очистками, огрызками и прочими объедками. Он даже название села вспомнил — Ольжичи, в честь князя-основателя Олега.

Гулко застучали копыта по деревянному мосту. Извернувшись и глянув таки вбок от себя (его тут же ударили кулаком в спину), Эд успел увидеть над сугробами (точнее, под — смотрел вниз головой) основание бревенчатой стены и окованный низ отворяющейся внутрь — медленно, оставляя в снегу широкую борозду

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату