— Как всегда, про политику... Этот тип придумал остроумный способ протаскивать свои идейки. Пишет политические тексты под видом науки. Между прочим, российское правительство оказывает финансовую поддержку издательствам, публикующим учёные труды. Так что издавать Лихачёва, может, даже выгодно... Выпью, кстати, за науку, — Эберлинг осторожно взял второй лафитник и опрокинул внутрь. — Уффф! Замечательная штука. Кстати, хреновуха весьма полезна. Она, видишь ли, вызывает нечто вроде лёгкого ожога гортани. Это стимулирует выработку особого рода белков, предназначенных для заживления ожога. Но они же оказывают общеукрепляющее воздействие на организм... Всё взаимосвязано, Фридрих! Всё взаимосвязано!
Власов понял, что его друг пьян. Хайнц всё ещё пытался поддерживать осмысленный разговор, но ему это удавалось всё хуже.
— А теперь вообрази, — тараторил Эберлинг, — некий германский политик первого ряда из правого крыла НСДАП неожиданно посещает Санкт-Петербург! И делает там заявление. Какое? Ну, например... Например, озвучивает идею референдума о вхождении Бурга в состав Райха в качестве независимой земли. Мосюк, конечно, лезет на стенку. «Ингермандландцы» становятся единственной договороспособной силой. Левые политики воют. А наш дорогой Райхспрезидент оказывается в крайне неудобном положении: любое решение будет выглядеть слабым. Скверный сценарий, скажешь? И я скажу, что скверный. Но технически вполне осуществимый... А я ведь говорил шефу... Если кто-то из этих ослов... — Хайнц, не договорив, поднялся. — Извини, у меня опять это самое... я сейчас... подож-жди... — он поднялся, и, пошатываясь, направился к выходу.
Власов с сожалением посмотрел ему вслед. Было понятно, что Эберлинг сильно превысил приемлемую для нормального дойча дозу алкоголя, и сейчас будет отсиживаться в туалете, облегчая желудок и глотая таблетки... если они у него есть. Сам Фридрих был довольно устойчив к опьянению — судя по результатам алкопробы, обязательной для сотрудников Управления, он унаследовал от отца славянские гены, отвечающие за избыточную выработку алкогольдегидрогеназы. Но при всём том Власов не употреблял алкоголя, приняв принципиальное решение в семнадцатилетнем возрасте. А вот с Хайнцем что-то очень сильно не в порядке...
Фридрих заставил себя выкинуть из головы мысли о проблемах друга и постарался переключиться в рабочий режим. Итак, допустим, некий правый политик первого уровня оказывает публичную поддержку бургским сепаратистам. Вопрос только в том, кто из правых политиков осмелится на такой ход. Потому что он означает объявление войны лично Райхспрезиденту Вальтеру Шуку. Который, при всём своём либерализме, подобного не простит никому и никогда. Такое может сделать только человек, готовый к открытой конфронтации...
В кармане завибрировал целленхёрер. Власов потянулся было к аппаратику, но вовремя разобрал, что это морзянка.
Сообщение было коротким. «РАСПЛАТИСЬ. ВЫЙДИ. ХАЙНЦ».
Следующие десять минут ушли на оплату счёта и сборы. На сей раз в гардеробной народу было немного. Облачаясь в куртку, Власов краем глаза заметил чей-то знакомый профиль, но не успел понять, чей. Интуиция промолчала — видимо, ничего интересного.
Эберлинга на улице не было. Власов прошёл немного по Старому Арбату, ожидая какого-нибудь сигнала. Наконец, целленхёрер подал признаки жизни — на этот раз самым обычным звонком.
— За тобой хвост, — тихо прошелестело в трубке. — Иди к «Праге» и сворачивай в первый переулок справа. Дверь с зелёным фонарём. Открывается внутрь, — в трубке зачастили гудки.
Власов чуть ускорил шаги, постепенно прижимаясь к правой стороне улицы. Незаметно нырнуть в переулок было совсем несложно. Тут же он увидел зелёный фонарь над крохотным крылечком с изящными чугунными перильцами. Власов вбежал по ступенькам, толкнул дверь от себя и проник внутрь. Тихонько щёлкнул замочек.
За дверью стоял Хайнц — напряжённый, собранный, и на вид совершенно трезвый. Он молча взял Власова за руку и быстро провёл через тёмную лестничную клетку к маленькой стеклянной двери, освещённой изнутри.
Это оказалась комнатка охраны. Высокая седая женщина неопределённого возраста сидела перед современно выглядящим рехнером и смотрела в маленький монитор, на котором была видна часть улицы.
Увидев Эберлинга, она заулыбалась, показывая ровные белые зубы — явно вставные.
— Gruss Gott, — по-австрийски поздоровалась она с ним. — У тебя неприятности, мой мальчик?
— Ничего особенного, тётя, — неожиданно мягко ответил Хайнц. — Мне нужно посмотреть, что там у нас на улице.
Седая женщина без всякого удивления развернула монитор в его сторону. Камера как раз успела поймать спину уходящего прохожего.
— Тётя, включи запись, — попросил Эберлинг. — Последние три минуты, пожалуйста.
— Сколько можно, — проворчала тётка, старательно добавляя в голос напускного недовольства, — у тебя всё время какие-то странные дела... — она пощёлкала кнопками и вывела на второй монитор, поменьше, изображение той же улицы. — Если я тебе не нужна, я пока отойду, — с видимым облегчением сказала она и поднялась с места. — Когда закончишь со своими делами, тут есть звоночек, ты знаешь. Позвони мне, я вас провожу. Только тихо, ладно?
Фридриху очень хотелось задать другу пару вопросов, но он понимал, что здесь и сейчас это может быть неуместным. Тем более, тот явно не собирался отвечать — он напряжённо смотрел в оба, буквально — в оба монитора. Увы, ничего интересного на них не было: запись показала только самого Власова, быстро идущего по переулку. На большом мониторе было пусто.
— Очень странно, — сказал, наконец, Эберлинг. — Я думал, он сейчас появится.
— Кто? — наконец, позволил себе открыть рот Власов.
— Тот тип... Это ещё что такое? — Хайнц приник к экрану, на котором появилась человеческая фигурка. — Неужели она?
— Так кто же? — переспросил Власов, пытаясь заглянуть другу через плечо. — То он, то она?
— Девка. Она на тебя в «Калачах» пялилась через весь зал, — снизошёл до объяснений Хайнц. — Если бы я не знал, что ты не интересуешься женщинами... — он мазнул световым карандашом по экрану, изображение увеличилось. — Знаешь её?
Власов прищурился — и с облегчением рассмеялся. По переулку, прижимаясь к стене, шла девушка в белой шапочке и шубке, судя по всему, криво застёгнутой, наверняка второпях. Она крутила головой, кого-то высматривая. Заляпанные снегом очки зловеще поблёскивали в свете зелёного фонаря. Вид у девушки был чрезвычайно растерянный: она явно кого-то искала.
— Её зовут Марта, — сказал Фридрих. — Нечто вроде случайного знакомства... она вроде бы могла знать кое-что об одной истории. Интересно, что она делала в «Калачах» в такое время.
— Сидела с друзьями и пила коктейль через трубочку, — буркнул Эберлинг. — И буравила взглядом твой затылок... Я думал, она в нём дырку проделает.
— Из-за неё нам не стоило бегать по переулкам, — вздохнул Власов, подумав, что Хайнц явно теряет нюх.
— Да не в ней дело, — досадливо поморщился Эберлинг, продолжая следить за картинкой на экране. — Её я и не имел в виду, просто удивился, что она пошла за тобой...
— Маленькая Марта решила поиграть в сыщика, — усмехнулся Власов.
— Опа! А вот и он, — Хайнц чуть развернул монитор, изображение послушно поехало в сторону — видимо, ось вращения была как-то связана со следящей телекамерой у входа.
Переулок пересекал человек в шапке, с лицом, замотанным длинным шарфом. Поднапрягшись, Власов вспомнил, что видел этого типа по дороге в «Калачи».
Этот по сторонам не глазел — скорее, он внимательно смотрел под ноги. Власов сообразил, что он высматривает следы. Ну конечно: первая заповедь «наружки» — смотреть на обувь клиента и на отпечатки подошв, если повезёт. Хотя по такой снежной каше... Впрочем, теперь есть всякие специальные средства. Например, бесцветные составы, которыми можно побрызгать на пол — а потом видеть следы через специальные очки. Или запаховый след, по которому можно пустить собаку... Или, наконец, самое простое: маленький жучок на одежду. Правда, целленхёрер поймал бы излучение «жучка» и оповестил бы своего
