всё выглядит несколько смешно, наверное. Ну да вы в своём ведомстве... — он бросил косой взгляд на Фридриха: тот почувствовал, как будто его лица что-то коснулось и тут же отдёрнулось, — про нас, наверное, всё знаете.
— Напротив, я пока ничего не знаю и ещё меньше понимаю, — Власов скосил глаза на собеседника. — Надеюсь, вы мне что-то объясните...
Машина вильнула.
— Ох, извините, — Власов почувствовал, как Гельман напрягся, — тут движение начинается... давайте потом поговорим.
Он вперился взглядом в дорогу. Видимо, галерейщик и в самом деле неуверенно чувствовал себя за рулём.
Фридрих откинулся на сиденье. Машина тащилась по правому ряду, с минимальной скоростью, Гельман всё время делал какие-то ненужные, лишние движения, крутил головой, суетился. На светофоре он чуть было не свернул не в ту сторону, вырулил, получил в спину несколько гудков и тихо выругался сквозь зубы.
Сознание того, что машину ведёт неумелый водитель, нервировало и злило. Потом Фридрих подумал, что, возможно, Гельман на это и рассчитывает — помотать ему нервы, чтобы спровоцировать на какие- нибудь неосторожные высказывания — и разозлился ещё пуще: лихачёвцы, похоже, возомнили о себе невесть что... Кстати, за кого же они всё-таки его принимают? Уже понятно, что они видят в нём сотрудника спецслужб, и скорее дойчских, чем российских. То есть — сотрудника Управления, которого отправили приглядывать... или выяснить что-то конкретное, чего они боятся. Это неудивительно: возможно, Эберлинг наследил... Или Вебер... хотя тот вроде бы не покидал Москвы... но в наши времена информационных технологий личное присутствие далеко не всегда обязательно... Но всё-таки — откуда такие танцы вокруг его персоны? Нет, от него явно чего-то ждут. Впрочем, — тут Фридрих мысленно поправился, — кто именно ждёт? Странненький Лев Фредерикович с его намёками? Жуликоватый галерейщик? Сама Фрау, на ужин с которой он приглашён столь внезапно? А может быть, кто-то ещё, какой-нибудь кукловод, который и крутит всей этой публикой?
Машина остановилась на маленькой платной стоянке около домика в голландском стиле. Судя по тщательно очищенной от снега брусчатке и важному охраннику в коротком полушубке, открывшему дверь Власову, место было дорогое и не для всех.
Как только Гельман вылез из машины, к нему тут же вернулась его самоуверенность. Он живчиком взбежал на крыльцо, перекинулся парой слов со вторым охранником на входе — было заметно, что галерейщика тут знают, — дождался Власова, после чего, не раздеваясь, скрылся в туалетной комнате.
Власов осмотрелся. Скупо освещённое помещение было декорировано тёмными деревянными панелями. Висело несколько картин с изображением охоты. В небольшом гардеробе висело всего несколько пальто и ни одной женской шубы.
— Добрый день, уважаемый гость... курточку, пожалуйста... — Власов недоумённо повернулся. Потом зрение сфокусировалось, и он разглядел услужливо растопырившегося гардеробщика.
Это был негр — настоящий, чёрный, чьё лицо почти сливалось с темнотой.
— Курточку вашу, — поклонившись, сказал чёрный и улыбнулся, показав очень белые зубы.
Это было уже слишком.
Власов развернулся, вышел, хлопнул дверью. Охранник с недоумением посмотрел на гостя, но ничего не сказал.
Фридрих почти пересёк мощёную площадку, когда его догнал Гельман. На этот раз он всё-таки схватил Власова за локоть. Власов брезгливо выдернул руку.
— Вы не поняли! — затараторил галерейщик, — ох, чёрт, я вас не предупредил... Это не то, что вы подумали... Это такой прикол... Шутка... Ну остановитесь же, чёрт побери! — он решительно встал на пути Власова.
Фридрих тоже остановился.
— Я знал, — процедил он, — что разложение в России зашло достаточно далеко, вы принимали даже китайцев. Но
— Я же говорю, вы не поняли! — Гельман явно не знал, куда девать руки. — Это не настоящий негр! Это актёр! Это просто краска! Он такой же ариец, как вы и я!
Власов невольно рассмеялся: простодушное нахальство юде, по ходу записавшего себя в арийцы, было и впрямь забавно.
Гельман, видимо, не понял причины смеха, поэтому засмеялся сам.
— Давайте всё-таки вернёмся, — предложил он мягко, обходя вокруг неподвижно стоящего Власова. — Ничего страшного ведь не произошло, не правда ли? Ведь вы на меня не обиделись? Клянусь, я просто забыл про этого несчастного портье, я здесь завсегдатай, я давно перестал его замечать, я даже не думал... — он всё обходил вокруг Фридриха, как будто заворачивая его в рулон из мягких слов.
Власов сделал усилие, чтобы не слышать этого голоса и подумать самому.
Скорее всего, решил он, Гельман врёт: он вполне сознательно привёл его именно сюда и именно в расчёте на его, Власова, реакцию. Да, галерейщик хотел его задеть, причём задеть не просто так, а совершенно определённым образом, он чувствовал это в интонациях Гельмана, в его наигранной угодливости... тоже, кстати, имеющей вполне определённый оттенок. Нет, не зря он отпустил фразочку насчёт арийцев...
— Ну что ж. Если вам угодно, — Власов сделал ударение на «угодно», — вернёмся. Не зря же я отказался от приглашения Льва Фредериковича?
— Да, конечно, — согласился Гельман с едва заметной запинкой. Он явно не ожидал, что Фридрих так быстро согласится.
Когда они вернулись, на месте злополучного «негра» сидел «индеец» в уборе из перьев. Он был даже немного похож на индейца, как их рисовали в старых книжках. Фридрих молча отдал ему куртку и прошёл дальше. Зелёный пакет с книжкой он, однако, прихватил с собой: мало ли что.
Помещение клуба было невелико. Некрашеные столы, тяжёлые деревянные табуреты, на стенах — барометры, секстанты и колчаны со стрелами. Окна были занавешены тяжёлыми бордовыми шторами, потолок слегка подсвечен. Очень тихо играла музыка: Власов узнал «Времена года».
В самом центре на возвышении стояли стеклянные ёмкости с разноцветными жидкостями. Внизу поблёскивали краники.
— Настоечки, — преувеличенно бодро потёр руки галерейщик, — клюковка, рябиновка, брусничная... вот там хреновушечка... на грецких орехах, на травах всяких... Вы уж как хотите, а я себе брусничной возьму к оленине. Это настоящая русская кухня...
Пока они усаживались за столик — Власов выбрал местечко у окна, — у Гельмана ещё два раза звонили целленхёреры, сначала один, потом другой. Галерейщик каждый раз отделывался «спасибо — всё хорошо — всё после — у меня переговоры». Произносил он эти слова с такой интонацией, как будто стоял прямо посреди Тверской на разделительной полосе.
Появилась официантка в каком-то странном цветастом платье. Власов прищурился: похоже, это был намёк на цыганскую одежду, хотя не более чем намёк. Насколько было известно Фридриху, в прошлом столетии цыгане были популярны у московских и петербургских кутил, но та мода давным-давно прошла; отношение же к ним простого народа в России было традиционно скверным. В данном случае расовые законы легли на подготовленную почву.
Официантка принесла меню и две крошечные стопочки с кроваво-красной жидкостью. Власов понюхал жидкость и отодвинул свою стопку: от неё разило спиртом. Гельман же сразу же схватил свою, запрокинул голову и буквально вытряс её содержимое себе в рот.
— Как вы собираетесь ехать обратно? — насмешливо осведомился Фридрих. — Учтите — с пьяным водителем я не поеду. И более того — не имею права и вам позволить нарушать закон.
— А, ничего страшного, — отмахнулся галерейщик. — Никаких нарушений. Вызову одного мальчика, он нас отвезет. И, между прочим, почему сразу «с пьяным»? Всего-то стопочка для аппетита... Нет-нет, я понимаю, какие законы в
