удивилась сегодня — какая ж девушка на такого польстится, и что после курева началась еще другая напасть — «этот пунк» начал слушать тяжелую музыку, «эту американскую, которая как рельсой по голове — бум, бум, бум!» (то есть «металл», понял Фридрих, так что Кокорев, собственно, скорее металлист, чем панк), и все это часами, хотя по ночам эту дрянь гонять Анна Сергеевна его быстро отучила, зато уж днем он из принципа врубал на полную громкость, и уж сколько она писала-писала — эти бюрократы отвечали, что нет закона, запрещающего использование звуковоспроизводящей аппаратуры днем, точнее, есть какое-то там ограничение по этим, как их, дебилам, что ли, да-да, децибелам, но пунк-де до этого предела чуть-чуть не дотягивает, самим бы им, бюрократам, пожить под таким «не дотягивающим» типом, особенно когда тот одну песню — если, конечно, эту какофонию можно назвать песней — долбит по десять раз подряд, но вот уж она лично городскому голове написала, слава богу, помогло, уже пару месяцев тихо...
— Два месяца? — перебил Власов. — Это точно?
— Ну... — задумалась старуха, вынужденная прервать поток, — может быть, и все три. Снег уж точно лежал... но он в том году рано выпал...
— И с тех пор он вас больше не беспокоил?
— Тише воды, ниже воды стал — уж, видать, прижали его, голубчика! Хотя, наверное, еще какую- нибудь пакость готовит, знаю я его, пунка этого! Уж он меня и заливал два раза, ну, не иначе, по пьяному делу кран не заворачивал, а может, и из вредности, я-то, конечно, его оба раза заставила ремонт оплатить, а все равно на кухне на потолке пятно осталось, пойдемте, я вам покажу, уж я писала, чтоб мне еще раз потолок побелили, да от этих бюрократов разве толку дождешься, мол, «согласно подписанному акту, вы претензий по качеству работ не имели», ну, недоглядела я, старость не радость, глаза-то уж не так видят, а они-то и рады, бездельники, вы проходите, засвидетельствуйте, что есть пятно...
— Но в последние три-четыре месяца Кокорев никак себя не проявлял, — вернул старуху к теме Власов. — Вы уверены, что он вообще еще здесь, а не съехал куда-то? Вы вообще его видели за это время?
— Да я его и раньше почти не видела! Он же сидит, как сыч, в берлоге своей, носу на белый свет не кажет, все люди, как люди, на работу ходят, а у этого уж и не знаю, откуда деньги берутся, уж я писала, чтоб проверили, а только куда ж он отсюда съедет, кому он нужен, пунк-то этот, видать, до смерти мне его над собой терпеть, вот же послал бог наказание...
— А от городского головы вам ответ пришел? — заинтересовался Фридрих.
— Да прислали, как всегда, отписку стандартную, что-де вашему обращению присвоен номер такой- то, и оно передано для рассмотрения в канцелярию... Я уж думала, толку никакого не будет, придется снова писать, а то и лично на прием записываться, а куда уж мне по чиновникам-то ходить, ноги-то больные, да только вот, видать, городской голова все ж-таки велел разобраться, прекратились концерты эти...
— Понятно, — кивнул Фридрих. — Значит, Кокорев отсюда не съезжал, и вообще из дома почти не выходит. Однако, если он и дома, то дверь не открывает и на звонки никак не реагирует... Где тут у вас домоуправление?
— Первый подъезд, как войдете, направо будет лифт, а вам прямо надо... Дверь ломать будете? — просияла догадливая старуха. — Вам, чай, понятые понадобятся? Так вы не стесняйтесь, меня зовите, я, хоть у меня ноги и больные, а гражданский долг исполнить всегда готовая...
— Конечно, конечно, — покивал Власов, пятясь к лестнице. — Мы высоко ценим помощь таких граждан, как вы. Так что, если понадобитесь, непременно... До свидания, Анна Сергеевна.
Старуха, уже открывшая было рот, чтобы спросить, что же такое Кокорев сделал Марте, еще некоторое время так и торчала в дверях символом неутоленного любопытства, но Фридрих с девушкой уже, не оборачиваясь, спускались вниз.
Дальнейшее сильно напомнило Власову сцену в доме на Ореховом бульваре — тогда, правда, основные уговоры управдома брал на себя Эберлинг, а теперь Фридриху пришлось пройти через это самому. Местный управдом был на голову выше и лет на пятнадцать старше тамошнего своего коллеги, но манеры и интонации имел на удивление похожие. Первым делом, когда Фридрих и Марта зашли в его контору, он, не поднимая головы от каких-то бумаг, раздраженным тоном заявил, что все знает про лифт в третьем подъезде, и что его отремонтируют завтра к полудню, в крайнем случае — к вечеру, а раньше — никак, хотя бы даже он, управдом, разорвался сейчас на части. Когда же выяснилось, что посетителей интересует отнюдь не лифт, последовали долгие препирательства, в которых принимала активное участие и Марта, вполне убедительно настаивавшая, что Кокорев давно уже не отвечает на электронные письма и звонки и что он непременно поставил бы ее в известность, если бы куда-нибудь уехал. «Вот и соседка его подтверждает, что уже несколько месяцев не видела, чтобы он выходил из дома...» «Это Купцова, что ли? Нашли кого слушать — она уже всех задолбала своими жалобами...» «Вы хоть понимаете, что речь может идти об уголовном деле? И если окажется, что вы препятствовали...» — это уже, конечно, наседал Власов. «А вы меня не пугайте, я пуганный! Все равно тут все замки по сто раз меняли, дубликатов ключей у меня нет... Где я вам в семь часов слесаря найду?» «Полагаю, в его квартире.» «Это если он с дружками пить не пошел...» «А вы позвоните и проверьте.» «А кто ему сверхурочные платить будет?» «Ладно, — вздохнул Фридрих. — Я заплачу. Если окажется, что мы и в самом деле напрасно вас побеспокоили.»
В итоге слесарь отыскался без особенных проблем, и все четверо направились к квартире Кокорева. Фридрих, правда, подумал, не предложить ли Марте подождать в машине, ибо зрелище за закрытой дверью могло оказаться не из приятных, а в качестве второго понятого и впрямь сгодилась бы Купцова — но тут же решил, что воспоминания Марты о том, как выглядела квартира в ее прошлый визит, могут оказаться полезными.
Слесарь вскрыл дверь за считанные секунды, и управдом, заранее вооружившийся большим фонарем, первым шагнул в непроглядный мрак. Власов осторожно двинулся следом. Пахло затхлостью и застарелой грязью, но не разложением. Едва ли в квартире мог находиться труп — уж во всяком случае, не двухмесячный точно, и даже не недельный, если вспомнить время отъезда Грязнова в Бург.
Луч фонаря обежал косяки, задержавшись на выключателе. Власов, загодя натянувший перчатки, зажег свет в крохотной прихожей без зеркала, а затем — в комнате, куда вела распахнутая дверь.
Комнатенка размерами больше напоминала купе поезда, чем постоянное человеческое жилище. Вдоль левой стены — продавленная коричневая софа, вдоль правой — лишенный скатерти стол, на котором громоздились рехнер с неожиданно большим монитором, друкер, два внушительных динамика стереосистемы (еще два висели на стене над софой), и валялись в беспорядке еще какие-то рехнеркомплектующие, а также диски, распечатки и даже давно засохший недоеденный бутерброд, рядом с которым стояла захватанная щербатая кружка. Посередине между софой и столом, почти касаясь их обоих, точно под люстрой, в которой из трех лампочек зажглась лишь одна, стояло вращающееся бюрокресло на колесиках. Между торцом софы и задернутым плотной черной шторой окном громоздилась бесформенная груда, состоявшая из пустых пластиковых бутылок из-под пива и газировки, рваных коробок из-под пиццы, мятых рубашек, футболок и носков, затрепанных журналов и бог весть чего еще. На всем в комнате лежал слой пыли, которая вполне могла скопиться за несколько месяцев; впрочем, пол здесь, по всей видимости, не мыли еще дольше.
— Здесь всегда был такой гадючник? — брезгливо осведомился Фридрих у Марты.
— В прошлый раз было не слишком опрятно, но уж не так, — ответила девушка. — Это уж он совсем опустился, — «и туда ему и дорога», угадывалось по ее тону.
На кухне (возникшей, как и комната, благодаря перегородке, разделившей некогда единое помещение) царили не меньшие разор и запустение. Нагромождение грязных тарелок в раковине (в верхней паслись тараканы, брызнувшие в разные стороны при приближении людей), обугленная до черноты сковородка, кастрюля на столе, в которой, подобно обомшелому валуну, покоилась густо заросшая плесенью горбушка, холодильник, единственным содержимым коего оказались початая банка тушенки с торчащей из нее вилкой и бутылка пива... Фридрих не преминул проверить на пивной этикетке дату изготовления: начало декабря.
— Ну, и где ваш покойник? — язвительно осведомился управдом.
— Я бы и сам хотел это знать, — невозмутимо ответил Фридрих, доставая кошелек. — Что ж, как я и обещал...
— Во всяком случае, здесь его нет, — констатировал управдом, запихивая деньги в карман; если он и
