оставлять на том же месте, на основании того, что она служила двадцать лет.
— Человек — не деталь механизма, — заявила журналистка. — Он — образ и подобие божье.
— Вы верующая? — заинтересовался Власов.
Госпожа Франциска Галле беспомощно пожала плечами.
— Не знаю... Наверное, нет. Но всё-таки ведь там что-то такое есть? Я имею в виду... ну, не бога. Скорее, судьбу, или что-то в этом роде... Иногда я чувствую, как меня ведёт судьба. Вот и сейчас... Но дело не в этом. Даже если не верить в бога, надо верить в человека. Я верю в человека.
— Как в образ божий?
— Да! Если даже нет бога... ну, того бога... то, значит, бог — это лучшее в человеке. Его любовь к жизни, стремление к свободе, счастью... но вы меня, наверное, не понимаете.
— Не понимаю, — пожал плечами Власов. — По-моему, это просто слова. Я уже сказал, человека отличает от животного только способность мыслить. Что и позволило человеку стать доминирующим видом на Земле. Большинство людей, правда, пользуются этой способностью довольно редко, зато они могут подчиняться чужому разуму, в случае нехватки своего. То есть быть деталью какого-нибудь механизма.
— Значит, вам не хватало своего разума? — позволила себе шпильку Франциска.
— Напротив, мой разум нашел достойное применение и на прежней, и на новой работе, — спокойно возразил Фридрих. — Военные — отнюдь не тупые солдафоны, какими их изображают либеральные газетки. В современной войне мозги значат куда больше, чем строевая подготовка. И, на мой взгляд, быть деталью хорошо сделанного и полезного механизма куда лучше, чем быть частью механизмов слепой и безмозглой природы.
Официант принёс бокал с белой жидкостью.
— Вы всё время унижаете величие человека, — сказала журналистка, одним глотком осушив полбокала. — Каждый человек — это Вселенная!
— Вернемся лучше от космогонии к земным проблемам, — решительно произнес Фридрих. — Итак, вы получили письмо от отца своего мужа. Что вы ему ответили? В письме был обратный адрес?
— Там был адрес абонентского ящика на варшавской почте. Я ему отправила письмо по этому адресу. Написала всё как есть. И про Жоржа, и про проблемы в наших отношениях... Он мне ответил. Интересовался, есть ли у Жоржа дети, и если да, то от кого и где они проживают. Я ему объяснила про Микки, что это наш единственный сын. Кажется, у Жоржа не было других детей. По крайней мене мне он никогда не говорил о других детях... Он опять ответил. Вроде как обрадовался, что у него есть внук, и этот внук дойч, родившийся в Райхе. Он написал по этому поводу: «пусть и вопреки собственным желаниям и намерениям, я всё же породил жизнеспособное потомство». И ещё что-то про волю Провидения, я не поняла... Но не в этом дело. В общем, этот человек хочет сделать Микки своим наследником. Поэтому я здесь.
— Всё это очень странно. Почему бы ему не связаться со своим сыном и не сделать наследником его?
— Я спрашивала. Потому что он наполовину француз. А Микки всё-таки родился в Райхе, и в нём три четверти дойчской крови. Ему это почему-то важно.
— Ну, положим, не три четверти. Вы же не стали рассказывать этому человеку о своём происхождении, не так ли?
— Какое это имеет значение? Для меня — никакого, — с вызовом заявила фрау Галле.
— Ну, допустим. Всё равно не понимаю. Некий богатый незнакомец желает завещать вашему сыну деньги. Такие вещи делаются через суд.
— Нет, тут всё гораздо запутаннее. Он поставил условия. Во-первых, прилететь сюда, в Москву, и встретиться с ним. Лично.
— Почему в Москву? Разве он живёт в России?
— Н-нет, — лицо женщины смялось. — Наверное, всё-таки нет. Просто он поставил такое условие: встретиться в Москве. И привезти с собой моего сына... то есть его внука. Он хотел посмотреть на него, прежде чем принимать окончательное решение.
— Боюсь, что знакомство с Микки не доставит ему радости, — усмехнулся Власов. — Судя по тому, что я услышал, этот ваш таинственный незнакомец верит в расовую теорию хитлеровских времён. В ту пору евгенические законы были жестче, и такие, как Микки, считались дегенератами.
— Вот за это я особенно ненавижу нацизм, — гневно блеснула очами фрау Галле.
— И напрасно. Если бы это был чужой ребёнок, вы бы согласились с подобной оценкой.
— Я не намерена обсуждать своего сына в таком тоне!.. В общем, я бы заставила Микки вести себя как нужно, — без уверенности в голосе сказала госпожа Галле. — Поговорила бы с ним... В конце концов, я всё это делаю ради него. Ради его будущего. Он ведь совершенно не приспособлен к жизни в Райхе.
— Вы хотите сказать, что на Западе ему будет лучше?
— Я этого не говорила... Но всё-таки, наверное, да. У нас в Райхе не любят тех, кто чем-то выделяются... необычных... не таких как все. Понимаете?
— Нет, не понимаю. Насколько мне известно, в Райхе ценят тех, кто чем-либо выделяются в положительную сторону. И не ценят глупцов, преступников, наркоманов, и прочий человеческий шлак. В вашем Микки нет ничего необыкновенного. Он просто-напросто дурно воспитанный, неумный, неприятный ребёнок, к тому же не вполне здоровый психически. Возможно, он справился бы со своими проблемами, если бы не вы.
— Да как вы смеете! — на этот раз фрау Галле и в самом деле была возмущена. — Вы просто не знаете, о чём говорите. Наверное, у вас нет детей, иначе бы вы не рассуждали с таким апломбом! Вы даже не можете себе представить, чего мне стоил Микки! Что я пережила ради него! На какие жертвы шла! Вам не понять...
— Отчего же. Я всё понимаю. Материнский инстинкт и все такое. Хотя, на самом деле, у высших животных, включая человека, это не инстинкт, а социальное научение. Вы в курсе, что самки обезьян, особенно выращенные в неволе, нередко бросают своих детенышей? А это невозможно, будь материнское поведение инстинктивным. Их просто не научили старшие сородичи...
— При чем тут обезьяны?!
— При том, что нет принципиальной разницы. В данном аспекте. Точнее говоря, есть — у обезьян это все-таки более рационально устроено. Их материнские чувства рассчитаны на десяток детенышей, из которых до фертильного возраста доживут двое-трое. Для них вполне нормально, что большинство пойдет в отбраковку. Но материнская любовь, зацикленная на одном-единственном, да притом явно неудачном ребёнке, превращается в нечто уродливое...
— Опять вы сравниваете людей с животными! Вы никак не хотите понять, что люди — это люди!
— Сравнение человека с животным мне кажется более продуктивным и адекватным, чем его же сравнение со Вселенной. Например, тело человека — это тело животного. Вы ведь не считаете унижением своего достоинства колоть себе свиной инсулин?
— Причём тут тело? Я говорю о человеческих ценностях...
— Которые детерминированы в основном биологией и психологией. Плюс различными морально- религиозными догмами, принимаемыми столь же бездумно, как зверь принимает образ поведения, навязанный дрессировщиком. Во всяком случае, ваши отношения с сыном далеки от идеалов чистого разума.
— Не понимаю, почему я сижу здесь и выслушиваю от вас все эти гадости!
— Вероятно, потому, что у вас нет выбора. Ибо дед Микки — если он и в самом деле тот человек, за которого себя выдаёт — скажет вам то же самое. Только в более резкой форме. Вы ведь и сами это понимаете, не так ли?
— Микки будет паинькой, — повторила фрау Галле. — В конце концов, его можно купить. Ради некоторых вещей он готов изображать пай-мальчика... какое-то время. Я не поскуплюсь. Я пообещаю ему всё что угодно, лишь бы он угодил дедушке.
— Вот как? Неужели наследство так велико?
— Н-ну, как бы... — процедила сквозь зубы женщина. — У этого человека есть деньги, хотя и не очень большие. Но тут дело не только в деньгах. Не знаю, стоит ли об этом рассказывать... — Франциска замялась.
