драматургия факельных шествий? Что такое на их фоне пошлые колонны рабочих и колхозниц на красных парадах? Но иногда это играет и против нас... Кстати, русские знают? — спросил он, возвращаясь к деловому тону.
— Видишь ли, тут сложно, — вновь нахмурился Хайнц. — С одной стороны, конечно, наши возможности здесь сильно ограничены. Мы можем сколько угодно размахивать своими удостоверениями, но за ними нет ничего, кроме авторитета Райха, отнюдь не всеми здесь признаваемого. И стоит первому же русскому послать нас, как выяснится, что он имеет на это полное законное право. Так что без поддержки местных... Но, с другой стороны, Мюллер не хочет информировать их о Зайне. По крайней мере, пока. Как я понимаю, он опасается, что Зайн здесь по их приглашению. Совсем не обязательно с самого верха, конечно. Может быть, какая-то группа заговорщиков в партии или в ДГБ. Так или иначе, лучше им не знать, что мы знаем, пока мы не узнаем больше. Официально мы ищем наркокурьера, который подбросил штрик этой либеральной сучке. Борт самолета — территория Райха, стало быть, расследование — наше дело, а местные должны содействовать. Под этим соусом мы уже получили показания внуковских таможенников, а также таксистов, развозивших пассажиров твоего рейса. Найти их, сам понимаешь, было несложно — аэропорт обслуживает Второй муниципальный таксопарк... Твоего водителя, кстати, тоже. И он заявил, что ты показался ему подозрительным. Как всегда, не дал чаевых, да?
Фридрих с усмешкой кивнул.
— В общем, опросили всех, кроме одного.
— Того, который нам и нужен, — помрачнел Власов.
— Да. Пассажиры остальных не подходят под описание. А он не выходит на работу второй день подряд. К нему-то мы и едем.
— Почему только на второй день?
— Вчера его отсутствие тревоги не вызывало. У него был otgul. Это местное понятие, означающее однодневный отпуск. Как правило, за сверхурочную работу.
— А телефон?
— Не отвечает.
— Тем более, надо было ехать сразу.
— Он не преступник. Даже не подозреваемый. Всего лишь свидетель. Русские не позволили бы нам вламываться в квартиру без веских оснований. А ссориться с ними...
— Ладно, я понял. У меня вообще-то к тебе есть один разговор. Помнишь, ты что-то говорил о китайской бухгалтерии и деньгах Рифеншталь-фонда? Мне хотелось бы, наконец, понять, что именно ты имел в виду.
— А, ну конечно. Опять мюллеровская система. Ну, слушай...
Разговор продолжался всю дорогу.
Эберлинг начал с краткого описания своей питерской работы. О деталях он, похоже, говорил намеренно невнятно, но Фридрих понял, что одним из направлений было отслеживание финансовых связей российских либералов — и, шире, разных российских оппозиционных организаций — с разного рода внешними силами, начиная с СЛС и кончая Америкой и Китаем. По мнению экспертов Управления, таковых связей просто не могло не быть — но вот только понять, как именно устроен механизм отмывания денег, никому до сих пор не удавалось.
— Но мне, похоже, удалось нащупать кончик нити, — сообщил Хайнц. — Правда, почти случайно — если честно, на эту тему меня навел Вебер. Тот самый «Фестиваль немецкой культуры», о котором мы говорили в «Калачах»...
— Я помню, — кивнул Власов. — Его запретили, Лихачев объявил голодовку...
— Ага, он это делает примерно раз в год, требуя от российского правительства какого-нибудь вздора. Вроде оплаты счетов за лечение своей супруги в австралийской клинике. Здесь, впрочем, относятся к его выходкам с какой-то странной снисходительностью, — в голосе Эберлинга зазвучали саркастические нотки, — отчасти, возможно, потому, что очередные обострения академического маразма довольно часто совпадают с некими малозаметными, но важными шагами российских властей. Лишнее внимание к которым нежелательно... Впрочем, даже если эти совпадения и не случайны, лично академика ни в чём не подозревают. Даже здешние либералы, которым всюду снятся козни ДГБ. Лихачев — типичный представитель породы высоколобых чудаков. Русские, впрочем, называют это другим словом, — осклабился Эберлинг. Власов понимающе кивнул, хотя и не любил грубых ругательств. — Тех, что полагают, будто их познания в области берестяных грамот или шахматной композиции делают их специалистами по всему на свете. А в качестве таковых они просто обязаны привести заблудшее человечество к Истине и Благу. И ударяются на своё несчастье либо в мессианство, либо в политиканство, лишаясь таким образом остатков здравого смысла. Иное дело — Фрау. Особа в высшей степени практическая. И умеющая играть в игры самого высокого уровня...
— Так что там с ее фондом? — напомнил Власов. — Мы остановились на странностях с финансированием фестиваля. Которое вроде бы было, но вроде бы его и не было.
— Именно, — охотно вернулся к теме Эберлинг. — Фонд денег не переводил, это я выяснил точно. Но на счета получателей они пришли — во всяком случае, на некоторые. Попытки выяснить, откуда, натыкаются на стену молчания. Однако в частных разговорах вспыло несколько имён и фамилий. Я успел рассказать тебе про Гельмана?
— В общих чертах. Юде-галерейщик. Я посмотрел, что есть на него в нашей базе данных. Скользкий тип. Официально известен в качестве специалиста по современному искусству. «Современное» здесь обозначает всё то же самое «американо-франко-британское» — или, по крайней мере, похожее на таковое. Насколько термин «искусство» вообще применим к этим отбросам, порожденным глубочайшим маразмом и дегенерацией... — Власов не сдержал раздраженной гримасы. — Тем не менее, галерея и проводимые ею мероприятия достаточно популярны. Особенно среди либералов и сочувствующих. Хотя формально Гельман не состоит членом какой-либо организации. Под следствием не был, нами не вербовался, сведений о его отношениях с ДГБ у нас нет, — Фридрих замолчал, выжидательно глядя на Хайнца.
— Еще он любит представляться «консультантом», хотя кого именно он консультировал и по каким вопросам, никто внятно объяснить не может, — подхватил Эберлинг. — В финансовом плане явно не бедствует. И постоянно отирается вблизи «Рифеншталь-фонда». Причём сама Фрау почему-то относится к пройдошистому юде и либералу более чем снисходительно. Несмотря на все свои прохитлеровские идеи. Во всяком случае, в её салоне он постоянный посетитель. Логично было предположить, что неучтённые деньги идут именно через него.
— Ну, допустим, — согласился Фридрих. — Гельман под гарантию Фонда организует сбор средств на некоторое мероприятие. Мероприятию придается заведомо провокационный характер в расчете на то, что его запретят. Так, естественно, и происходит. Фонд изображает благородный гнев и вчиняет иск правительству с требованием компенсации ущерба. Иск, разумеется, также будет отклонен. Однако средства уже «освоены». Все претензии — властям, проклятым нацистам — душителям свободы, а денежки в карман. Афера, конечно, довольно ловкая, но я бы не назвал ее особенно масштабной. Во всяком случае, не настолько, чтобы решаться ради нее на убийство имперского резидента в Москве.
— Да, но есть еще кое-что, — продолжил Хайнц. — Во-первых, Гельман крутится не только в местных кругах. У него есть контакты среди лидеров СЛС. Ещё интереснее то, что Гельман несколько раз посещал китайское представительство в Бурге — по официальной версии, по поводу организации выставки предметов древнего китайского искусства. Какое отношение он имеет к китайским древностям, непонятно. Думаю, это ширма. Кроме того, Гельман считается культовой фигурой не только среди либеральной интеллигенции, но и среди вполне аполитичной «продвинутой молодёжи». То есть основных потребителей наркоты.
Фридрих покрутил в голове схему и подумал, что она слабовата. Да, вполне вероятно, что этот Гельман отмывает деньги фанду через разного рода общественные организации с оппозиционным душком. Судя по всему, российские безопасники по тем или иным причинам смотрят на это сквозь пальцы — наверное, пройдоха-галерейщик снабжает их какой-то информацией о деятельности оппозиции. Обычное дело, в общем-то. Возможно также, что хитрый юде ведёт не двойную, а тройную игру — скажем, ещё и с китайцами. А может быть, всё ещё сложнее. Но ничего особо впечатляющего во всём этом не было. Кроме, пожалуй, одной-единственной возможности: а не впутался ли этот типчик ещё и в дела со штриком? Во
