не смея вздохнуть, и смотрел до тех пор, пока летучие облака не скрыли ее сияния. Астролог тем временем возобновил свои занятия. Он поднял на плечо астролябию и направил ее к звездам. Тело его, казалось, затрепетало от напряжения. Дважды он отер рукавом взмокший лоб.
— Несколько дней осталось мне жить на земле, — глухо сказал он. — В хладной могиле найдет вечный покой мое тело. Звезда моей жизни бледнеет и гаснет. Никогда уж ей не гореть, как прежде, и, отягченная годами, никогда она не воссияет надеждой… Прочь! — вскричал старик, устремив дикий взор на юношу. — Не беспокой мои последние мгновения. Возвращайся через три дня и в подземелье этого замка погреби холодное тело. Теперь прощай!
Полный мистического ужаса, Реджинальд не мог произнести ни единого слова. Он так и стоял в дверях, не смея шевельнуться. Очнувшись, он сбежал вниз, бросился прочь от старой башни и в жуткой тревоге возвратился в дом своей матери.
Три дня промчались быстро, и, полный веры в пророчество, Реджинальд устремил свои шаги в сторону башни. Он достиг ее, когда на землю пала ночь, и, дрожа всем телом, вошел в зловещие покои астролога. Внутри все было мертво, на его робкие шаги откликалось лишь гулкое эхо. Ветер стонал и плакал; черный ворон хрипло каркал над башней. Реджинальд ступил в отворенную дверь. Сильный порыв ветра разметал его волосы. При бледном сиянии луны он увидел астролога; старик сидел у окна, как и прежде, погруженный в глубокую задумчивость. Его астролябия лежала под рукой. Боясь нарушить покой старца, Реджинальд осторожно приблизился. Старик не шевелился. Ободренный молчанием, Реджинальд со страхом посмотрел ему в лицо: перед ним сидел труп — останки того, что некогда жило. Ужас охватил Реджинальда. Память о предыдущем посещении оставила его, и в безумии он выбежал из кабинета.
Долгие дни нервная горячка не отпускала его. В ночные часы дьявольские создания являлись ему, кривя рожи и высовывая языки. Охваченный неистовым бредом, он бросался на демонов, отвергая их посулы. Его мать была потрясена явными признаками сумасшествия. Она вспомнила несчастную судьбу своего мужа и, когда Реджинальду случалось приходить в себя, слезно умоляла его укрепить свой дух путешествием. Увещевания графини наконец возымели свое действие; и он покинул поместье Ди Венони затем, чтобы насладиться жарким солнцем Италии.
Шло время; череда новых впечатлений оказалась целительным лекарством для его помутившегося рассудка. Ужасные воспоминания мало-помалу оставили его, и вскоре природные силы взяли верх над тяжелым недугом. Он провел несколько лет за границей и в течение этого времени часто писал матери, которая по-прежнему жила в старой усадьбе. Однажды он известил ее, что намеревается посетить Венецию. В городе он пробыл несколько месяцев, когда случился в этой стране праздник, и его, как знатного и благородного дворянина, пригласили к прекрасной дочери дожа. Она была прелестна, совершенна в своих познаниях и одарена достоинствами, которые обеспечивали ей неизменное восхищение. Реджинальд был очарован ее красотой и превосходными качествами ее ума. Он признался в своей любви, и румянец ответного чувства вспыхнул на щеках прекрасной девушки. Нежное воркование влюбленных сердец не стало ни для кого тайной. Обрадованный счастьем дочери, венецианский дож, не медля, дал необходимые распоряжения и не поскупился на значительные траты, чтобы достойно отпраздновать союз юной пары.
В назначенный день сверкающее золотом и бриллиантами высшее общество собралось на площади Святого Марка. Вся Венеция веселилась и гуляла на свадьбе. Вне себя от счастья, благородный дворянин Италии граф Реджинальд Ди Венони получил руку Марселии, прелестной дочери дожа. Вечером во дворце был дан бал-маскарад, однако молодая пара в пылком стремлении уединиться покинула сцену веселья и поспешила на усыпанной душистыми цветами гондоле в огромный дом, подарок венецианского дожа.
Была прекрасная лунная ночь. Нежное свечение звезд колебалось на серебряной груди Адриатического моря. Чуть слышная мелодия долетала при дуновениях западного ветерка. Гирлянды разноцветных ламп, украшающие кварталы ночного города, отражались в ласковых волнах спокойного моря мириадами бегущих огней. Нежный плеск и журчание воды напевали сладостные грезы. Сердца любовников трепетали, и волшебство часов прихотливо овладело их душами. Вдруг глубокий стон вырвался из возбужденного сердца Реджинальда. Он нечаянно посмотрел на запад. Звезда, которая в этот момент ярко вспыхнула на горизонте, заставила его вспомнить страшную сцену в башне Радштейн. Его взор вспыхнул огнем безумия, и, если бы не потоки слез, которые хлынули из его глаз, эта минута стала бы для него последней. Нежная заботливость новобрачной смягчила возбуждение и возвратила в его душу прежнее спокойствие.
Несколько месяцев минули, как один день, а сердце Реджинальда все еще не могло опомниться от счастья. Он души не чаял в Марселии, и она отвечала ему нежными чувствами. В радостном нетерпении он известил мать о своей любви и умолял ее приехать к нему разделить его счастье. Однако жизнь рассудила по-своему: от поверенного пришел ответ, что графиня серьезно занемогла и требует немедленного его прибытия. Получив горестное известие, он поторопился вместе с Марселией в родовое поместье. Графиня была жива, но не вставала. Завидев сына, она нежно обняла его. Однако напряжение бедной матери было столь велико и неожиданно для ее ослабевшего духа, что она угасла прямо на руках своего сына.
С этой роковой минуты сознание Реджинальда погрузилось в безысходное отчаяние. Он проводил свою мать в последний путь и по возвращении с кладбища поразил всех домашних жуткой улыбкой, которая надолго запечатлелась на его лице. Мрачность усадьбы Ди Венони угнетала его. Вид полуразвалившейся башни Радштейн заставлял хмурить брови. Однажды ему довелось целый день бродить по окрестностям. Вернувшись домой, он испугал жену сумрачным видом. Чтобы утолить его боль, она сделала все, что было в ее силах, но мучительные страдания не оставляли его. В минуты, когда припадки хандры овладевали им, он в исступлении бежал от нее; но когда страдания отпускали его сердце, лицо озаряла улыбка любви, и взор подолгу задерживался на Марселии, как на сладостной мечте исчезнувшего счастья.
Однажды вечером Реджинальд со своей молодой супругой гуляли неподалеку от замка, когда вдруг его речь сбилась и стала невнятной. Глубокая задумчивость легла на его черты. Солнце садилось и уже окрасило багрянцем верхушки деревьев. Они повернули обратно, минуя церковь, через кладбище, на котором покоился прах графини. Реджинальд присел с Марселией перед надгробным камнем матери и, в раздумье сорвав несколько диких цветков, воскликнул:
— Любимая, не хочешь ли ты соединиться с моей матерью? Она ушла в благочестивый край — страну любви и солнечного света! Если в этом мире мы так счастливы, то какое блаженство должно ожидать нас у порога в следующий мир? Милая, давай оставим постылую землю и устремимся вкушать райскую жизнь. Вот увидишь, как обрадуется моя мать нашей встрече!
Когда он произносил эти слова, взор его пылал безумием и руки, казалось, искали меч. Марселия, испуганная его видом, схватила его за руку и повлекла за собой прочь от этого места.
Тем временем солнце погрузилось во мрак ночи. На небосклоне засияли яркие звезды. Вспыхнула среди них и та, на западной стороне, звезда судьбы рода Ди Венони; увидал ее в ужасе Реджинальд и рукой указал Марселии:
— Смотри! В блеске этой звезды — наша смерть! Близок час кончины нашего рода!
В этот момент мрачные развалины башни Радштейн встали перед ними. Полная луна облила камень холодным мерцающим светом.
— Кровь в башне взывает ко мне! — вскричал безумец. — Мне суждено утолить ее жажду.
Слезы заструились по его щекам.
— Гони страх пред собою, Марселия, твой Реджинальд не причинит тебе горя; он может стать жертвой, но никогда не будет злодеем! — С этими словами он вошел в дом и рухнул в беспамятстве на постель.
Небеса просветлели, и утро спустилось на землю. Приход дня возобновил страдания Реджинальда. Природа будто почуяла его смятение и взвыла. Ветер гнул ели и рвал у осин листья. С заходом солнца Реджинальд пропал, и никто не знал, когда он вернется. Но, когда Марселия сидела грустная одна в сумерках ночи и на арфе играла нежную венецианскую мелодию, двери распахнулись, и Реджинальд влетел в комнату. Глаза его были воспалены; тело сотрясала нервная дрожь.
— Это не сон! — вскричал он. — Я видел ее… Она грозила и укоряла меня: зачем мы не спешим к ней.
— Дорогой, о ком ты? — спросила Марселия, встревоженная его видом.
— Я видел мою мать, — ответил безумец. — Послушай, я расскажу тебе ужасную историю. Когда я
