сокровища!
– Это пустяки, – продолжало сокровище. – Мир был заключен, и Фелиса отправилась в Мономотапу, куда ее муж был назначен послом. Она играла в карты и свободно проигрывала сто тысяч цехинов в день, которые я возвращало в один час. Мне попался на зубок один министр, у которого дела его владыки не занимали целиком всего времени; в три-четыре месяца я проглотило его прекрасное именье, дворец, полный мебели, экипаж с маленькими пегими лошадками. Четырехминутную благосклонность нам оплачивали праздниками, презентами, драгоценными камнями, а слепой или политичный Самбуко ничуть не мешал нам.
Я не стану упоминать, – прибавило сокровище, – о герцогствах, графствах, титулах и гербах, блеск которых был омрачен мной. Обратитесь к моему секретарю, и он вам расскажет, что с ними сталось. Я сильно обкарнало вотчину Биафары и владею целой провинцией Белеганцы. На склоне своих лет Эргебзед предложил мне…
При этих словах Мангогул повернул алмаз и заставил замолчать эту бездонную пучину. Он чтил память отца и не хотел слушать ничего такого, что могло омрачить в его сознании блеск великих достоинств, которые он признавал за ним.
Вернувшись в свой сераль, он рассказал фаворитке об истеричках и об испытании, произведенном над Фелисой.
– Вы считаете эту женщину своей подругой, – сказал он, – а между тем не знаете ее интимной жизни так, как я.
– Понимаю, повелитель, – отвечала султанша. – Вероятно, ее сокровище глупо выболтало вам ее похождения с генералом Микокофом, эмиром Феридуром, сенатором Марзуфой и великим брамином Рамадануцио. Ну, что ж! Кто не знает, что она содержит молодого Аламира и что старому Самбуко, который не говорит ни слова, все это известно не хуже, чем вам?
– Не об этом речь, – возразил Мангогул. – Я только что заставил ее сокровище изрыгнуть все проглоченное им.
– Разве оно что-нибудь у вас похитило? – спросила Мирзоза.
– У меня ничего, – ответил султан, – но очень многое у моих подданных. У магнатов моей империи, у соседних властителей: земли, провинции, дворцы, пруды, леса, брильянты, экипажи с гнедыми конями.
– Не считая репутаций и добродетелей, – прибавила Мирзоза. – Не знаю, какие выгоды принесет вам ваше кольцо, но чем больше вы производите с ним опытов, тем противнее становится мне мой пол – в том числе даже те, которых я считала достойными некоторого уважения. Я испытываю такое негодование против них, что прощу ваше величество предоставить меня на несколько минут моим чувствам.
Мангогул, зная, что фаворитка, ненавидит всякое принуждение, трижды поцеловал ее в правое ухо и удалился.
Глава двадцать пятая
Образчик морали Мангогула
Мангогулу не терпелось увидать фаворитку. Он плохо спал, встал раньше обыкновенного и на рассвете направился к ней. Она уже успела позвонить, и горничные пришли поднять занавески и собирались ее одевать. Султан внимательно осмотрел комнату и, заметив, что там нет собак, спросил о причине странного обстоятельства.
– Вы думаете, – отвечала Мирзоза, – что я проявляю в этом оригинальность, а между тем, ничего подобного.
– Уверяю вас, – возразил султан, – что у всех моих придворных дам я видел собак. Вы вынуждаете меня узнать, почему у них есть собаки, а у вас нет. У многих из них даже по нескольку собак. И все без исключения расточают псам такие ласки, какие едва ли оказывают любовникам. Чему обязаны эти животные таким предпочтением? На что они нужны?
Мирзоза не знала, что ответить на этот вопрос.
– Дело в том, – сказала она, – что иметь собаку то же, что иметь попугая или чижа. Может быть, и смешно привязываться к животным, но нет ничего странного в том, что их держат в доме: они иногда забавляют и никогда не вредят нам. Если их ласкают, то потому, что такие ласки не имеют последствий. К тому же, неужели вы думаете, государь, что любовник удовлетворится поцелуем, какой дает женщина своей болонке?
– Конечно, я так думаю, – заявил султан. – Черт возьми, он должен быть очень требовательным, чтобы не удовлетвориться этим.
Одна из горничных Мирзозы, снискавшая любовь султана и фаворитки своей кротостью, одаренностью и усердием, заметила:
– Эти животные несносны и нечистоплотны: они пачкают платья, портят мебель, рвут кружева и за какие-нибудь четверть часа натворят таких бед, за какие попала бы в немилость самая образцовая горничная, а между тем, их терпят.
– Хотя, как утверждает госпожа, они больше ни на что не годны, – прибавил султан.
– Государь, – отвечала Мирзоза, – нам дороги наши причуды, а иметь болонку – такая же причуда, как и сотни других; если бы можно было отдать себе в них отчет, они перестали бы быть причудами. Царство обезьян кончилось; попугайчики еще держатся. Собаки были низвергнуты, но вот они снова поднимаются. Белка тоже пережила пору своего величия; моды на животных так же изменчивы и преходящи, как на итальянский, английский языки, геометрию, сборки и фалбалы.
– Мирзоза, – возразил султан, качая головой, – недостаточно об этом осведомлена, и сокровище…
– Надеюсь, ваше высочество не рассчитываете узнать у сокровища Гарии, почему эта женщина, не пролившая ни слезинки при смерти сына, одной из дочерей и мужа, оплакивала полмесяца потерю своего мопса.
– А почему бы и нет? – спросил Мангогул.
– Честное слово, – сказала Мирзоза, – если бы наши сокровища могли объяснить все наши причуды, – они оказались бы осведомленнее нас.
