Ильюхин лишь отмахнулся:
– Я вас умоляю! Когда по таким делам кого-то находили?
Затем полковник быстро оглянулся и понизил доверительно голос:
– И потом… ежели без прессы – а зачем находить-то? Что, передовиков-космонавтов завалили, что ли? Или никто не знает, что из себя представляют Юнгеров и его братва?
Гамерник внимательно посмотрел на жующего Ильюхина и отхлебнул маленький глоточек сухого вина, сузив глаза:
– Кому надо – те знают… Слава Богу. Сколь веревочка ни вейся… Центральный аппарат ведь в курсе?
Бизнесмен покосился на губоповца, тот снова разулыбался:
– Да все тут в курсе, я же говорил! Тут все всё понимают, и все будет правильно! Правда?
– Есть такое дело! – Виталий Петрович улыбнулся им обоим уже совсем по-заговорщицки, но вместе с тем уважительно и отошел. Отошел, потому что скрывать омерзение ему было уже невмоготу.
…В тот вечер на приеме Ильюхин почти напился. Он «дергал» одну рюмку водки за другой, чем-то закусывал и с горечью думал: «Да, брат… Докатился. Одной рукой помогаешь ОПГ 'гамеры', другой – пытаешься их же и посадить… Раздвоение личности – это и есть шизофрения! За кого воевать? Не за кого! Слава Богу, Штукин об этом дерьме ничего не знает… Эх, жаль, что я не литовец, – я б в 'лесные братья' подался! Или, вообще, в Канаду какую-нибудь уехал… Но ведь я – русский! И что же мне, русскому, со всей этой блеванью делать?»
Плохо было полковнику. Очень плохо. Вернувшись домой, он привычно поругался с женой, потом долго отмокал в ванной, а потом, будучи не в силах заснуть, сидел на кухне и курил почти до самого утра.
III. Якушев
(июнь – сентябрь 2000 года)
Серьезные перемены в жизни Егора Якушева наступили в самом начале июня 2000 года. Он успешно защитил свою дипломную работу на юрфаке и сдавал госэкзамены, когда Юнгеров безапелляционно напомнил – мол, пора, брат, пора… Юнкерс ведь так и не отказался от своего, рожденного по существу эмоцией, плана по «внедрению» Егора в милицию. Якушев спорить с благодетелем не мог, да и, по большому счету, не хотел. Его «внедрение» много времени не заняло, более того, оно произошло практически молниеносно. Как и советовал Юнгеров, Егор еще весной позвонил полковнику Ильюхину по служебному телефону, представился, несколько сумбурно напомнил о себе и спросил – в силе ли еще предложение о работе в уголовном розыске, которое Виталий Петрович сделал ему пару лет назад.
Ильюхин быстро вспомнил понравившегося ему когда-то паренька и искренне обрадовался, пообещав помочь с устройством в милицию. Обещание свое полковник сдержал, так что Егора официально распределили в уголовный розыск. Более того, пойдя на кое-какие нарушения, его даже и аттестовали уже тогда, когда на руках у него еще не было диплома юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета.
Такой вот любопытный казус: на внедрение к Юнгерову потребовалось значительно больше времени и сил, чем наоборот.
Так что в июне свежеиспеченный оперуполномоченный Якушев уже принимал дела – и не у кого- нибудь, а у бывшего теперь уже (если не знать особо секретных бумаг) оперуполномоченного Штукина. И никакой мистики в этом перекрещении судеб не было. Все объяснялось просто – Ильюхин всегда любил 16-й отдел. «Увольняя» оттуда Штукина, полковник считал своим моральным долгом как-то компенсировать потерю и сделал это при первой же возможности. А возможностью этой стал Егор.
…Передача дел одного опера другому – не аудиторская проверка в концерне «Юкос». Сия торжественная церемония проходит за облезлым столом в отделении милиции не очень торжественно, но с тотальным нарушением всех правил и формальностей. Потому что если действительно соблюдать все, что положено, то новый опер работать бы начал лишь к морковкиным заговинам. В реальной же жизни уходящий опер быстро передает новенькому всю свою макулатуру и где-то к обеду не спеша начинает объяснять правила игры. Труднее передать ощущения и «нюансы» – но кому они нужны? Ведь у новенького очень быстро появятся свои… В случае со Штукиным и Якушевым вся процедура передачи дел была и вовсе условной, потому что молодые люди узнали друг друга. Обниматься они не стали, однако Валера принял Егора по-доброму.
– На, брат, мою гимнастерку к твоей звезде![24] – широко улыбаясь, Штукин нагнулся и вытолкал из-под дивана, занимавшего полкабинета, большую плоскую белую коробку. Потом Валерий выпрямился и ногой сбил помятую картонную крышку. В коробке находились сплюснутые черные мужские костюмы.
– Что это? – не понял Якушев. Штукин ухмыльнулся не без гордости:
– А это три фрака фирмы «Хуго», не побоюсь этого слова, «Босс». Они не вписаны в вещдоки. Если терпила о них вспомнит… отдашь. Окажется понятливым – себе возьми.
– А это по какому делу? – удивился Егор.
Валерий назидательно вскинул указательный палец:
– Запомни прозвище: «Затон». По твоей земле одна квартирная кража на Биржевом. У петроградцев – штук двадцать.
Якушев из сказанного понял не все, но переспрашивать не решился, чтобы не показаться тупым. Он солидно кашлянул и подозрительно пощупал материю фраков:
– А зачем мне?… В них только в гроб класть.
– Ну что за мысли? – не согласился Штукин. – Толкнешь кому-нибудь, а себе свитер купишь!
Валера окинул взглядом бывший свой кабинет и предложил:
– Возле батареи – сундучок. Там тысяча ненужных мелочей, которые жалко выкинуть. Например, затвор от немецкого кавалерийского карабина в масле. Ну, как его выкинешь?! Вещь же. На антресолях – архив отдела ОПД[25]. За какой период – неизвестно, так как, чтобы достать хоть одно дело, нужно вымазаться в паутине, пыли и известке с сомнительным результатом. За всю мою службу никто так и не отважился на это.
Антресоли действительно выглядели пугающе. Егор поежился и спросил, побеспокоившись о каких- то своих будущих гипотетических коллегах:
– А если запрос какой-нибудь?
Штукин легко махнул рукой:
– Напишешь ответ какой-нибудь… Нет, если желаешь – «вэлком»! [26] Наверняка даже откопаешь здесь что-нибудь интересное. Отсюда видать, какие эти ОПД толстенные. Нынешние у нас страниц в пять. А эти… Значит, писались при коммунистах…
Их неспешную беседу прервала послышавшаяся из коридора какая-то возня, сопровождаемая повизгиванием. Егор и Валера обернулись, так как дверь кабинета кто-то ткнул плечом.
Дверь распахнулась, и за косяк схватилась чья-то рука с грязными ногтями, хранившими на себе следы дешевого маникюра.
– Урод, не трожь! Урод! Дворняга вшивая! Ур-рр-ооод! – на последнем «р-р» рука оторвалась от косяка.
Штукин расцвел, всплеснул руками и выглянул в коридор:
– Надя! Бог ты мой – поймали все-таки!
– Тьфу, тьфу-тьфу – урод! – откликнулась на приветливые слова Валеры невидимая Егору Надя.
Штукин быстро оглядел себя – не долетели ли до его одежды Надины плевки – и объяснил:
– Это Надя. Бегала. Ты запоминай и знакомься – все равно ее не закроют, а она каждую ночь спит с
