естественно, умолчав лишь о «военной добыче». Изъятые купюры раздаривались коллегам, как сувениры. Начальник уголовного розыска района Ткачевский тоже получил такой подарок, когда заглянул в 16-й отдел. Он взял купюру, повертел ее в руках. Глянул хитро на Уринсона с Якушевым и хмыкнул:
– Так себе работа.
Уринсон с готовностью закивал головой – да, дескать, вот и я считаю – не фальшивомонетчик и был…
Ткачевский спрятал сувенир в карман пиджака и заметил:
– Интересная у нас все же история… Вы, господа офицеры, обращали ли когда-нибудь внимание, что на пятисотрублевках Соловецкий монастырь изображен без креста на главном куполе? То есть это изображение не монастыря, а СЛОНа…
Уринсон тут же поинтересовался по поводу слона. Ткачевский усмехнулся:
– Боря, ты же у нас интеллигент – с художницей жил, пока она тебя не выгнала… Не слон, который с хоботом, а СЛОН, то есть «Соловецкий лагерь особого назначения». Его вскоре после революции обустроили… Кстати, туда укатывали не только идейных противников советской власти, но и милиционеров, попавшихся на разных махинациях. Смекаешь?
Уринсон автоматически перевернул свои часы циферблатом на внутреннюю сторону запястья и бодро откликнулся:
– Так точно, товарищ подполковник. Ужасы тоталитаризма. Проклятое прошлое, которое нельзя забывать, чтобы однажды не вернуться к нему же.
– Правильно понимаешь, Боря. А потому сам не забывай и молодежи напоминай: в сложных ситуациях не бойтесь лишний раз посоветоваться со старшими товарищами… Угу?
– Так точно!
Когда Ткачевский ушел, Якушев спросил Уринсона:
– Борь, а чего это он нам про Соловки-то намекал?
Многоопытный лейтенант Уринсон пренебрежительно махнул рукой:
– Не бери в голову… Ткач же волчара опытный, он сразу все просек и разволновался, что ему долю не отломили… А прямо сказать не может, потому что это – беспредел. С чего ему долю-то? Только за то, что он наш начальник? Так он нас в этой истории даже и не прикрывал, так как прикрывать тут нечего, и отпустили мы гражданина фальшивомонетчика по закону… Ай, забудь…
Вот эта вот «военная добыча» и еще «стипендия» от дяди Саши очень пригодились Егору, когда его накрыл с головой роман с Зоей Николаевной.
На следующий день после поездки в поместье Юнгерова Якушев снял номер в гостинице «Прибалтийская» и в дорогущем магазине на Невском купил за восемьсот долларов браслет белого золота. Зоя Николаевна, услышав по телефону про «Прибалтийскую», хмыкнула со странной интонацией, но, соблюдая конспирацию, все же пришла вечером в номер, где ее уже ждал Егор. Якушев набросился на Николенко и сначала раздел ее полностью, а потом уже только вспомнил про приготовленный подарок. Он преподнес его Зое с некоторым смущением:
– Вот… Это тебе… Ты прости, я сначала купил, а потом только подумал – тебе же придется как-то мужу объяснять, откуда вещь.
– Ничего, – успокоила его помощник прокурора. – Как-нибудь отвертимся… если он вообще заметит…
Николенко оценила жест Якушева, да и браслет ей пришелся по вкусу, в общем, ей было очень приятно, но она все же попыталась надавать Егору по шее за «подобные траты». Зоя Николаевна в этих попытках не учла, видимо, того, что из одежды на ней в этот момент один только браслет с сережками и кольцами и оставались… Понятно, чем эти попытки закончились. Им даже в стенку кто-то вроде бы стучал, не иначе какой-нибудь мирный иностранец просто осатанел, слушая любовные стоны…
Когда Зое Николаевне удалось наконец отдышаться, она снова вернулась к браслету:
– Егорушка… Мне, правда, очень приятно… Но я не хочу… принимать подарки от твоего дяди.
Егор вспыхнул:
– Это не от дяди.
– Ну… не от него лично, но на его, видимо, деньги…
– Нет, – упрямо помотал головой Якушев. – Это от меня.
– Этот браслет очень дорогой… Откуда же деньги?
Опер не без форса пожал плечами с деланным равнодушием:
– Военная добыча.
Николенко уперлась запястьем, обвитым браслетом, в свое обнаженное бедро:
– Так… Час от часу не легче… А я не хочу потом за эту военную добычу тебе на Соловки передачи посылать!
– Да что ж вы меня все этими Соловками пугаете?! – взвился Егор. – Как сговорились!
И он снова набросился на Зою. Она пыталась было что-то еще сказать, но Якушев уткнул ее лицом в подушку и…
Первую членораздельную фразу Николенко смогла произнести лишь через полчаса:
– Вот если бы кто-то нас сейчас зафотографировал и продал эти снимки в какое-нибудь желтое издание, то подпечатка под этими картинами была бы, наверное, такая: «Оборзевший уголовный розыск ставит прокуратуру раком».
Егор засмеялся. Ему нравились шутки Зои – они немного отдавали цинизмом и поэтому были особенно острыми для Якушева – раньше ему не приходилось слышать от интересных взрослых женщин подобное.
Николенко прижала голову опера к своей груди и тихо сказала:
– Только в гостиницу меня больше не тащи. Во-первых – дорого, во-вторых – я не блядь, в-третьих – она же на нашей территории, тут же все сечется… Лучше сними какую-нибудь квартирку – чистенькую, маленькую, но с большой кроватью…
Егор чуть оторвался от мягкой и очень вкусно пахнувшей груди и пробормотал:
– Так есть уже такая квартира…
– Это где же? – поинтересовалась Зоя Николаевна.
– На Петроградке… Это моя квартира… ну, в смысле, я ее снимаю уже месяцев восемь… Она маленькая, однокомнатная. Но чистенькая… А кровать… кровать я мигом поменяю.
Помощник прокурора вздохнула:
– Ты ее, небось, снял, чтобы с какой-нибудь своей девочкой жить – с однокурсницей или одноклассницей?
– Нет. – Якушев еще глубже зарылся носом в ее грудь и от этого говорил глухо: – Я там всегда один жил… Мне мать сама предложила помочь такую квартиру найти: ты, говорит, уже взрослый, должен жить отдельно.
– Мудрая у тебя мама, – покачала головой Николенко. – Ладно… меняй кровать и приглашай на испытания.
– Какие испытания? – не понял Егор.
Зоя засмеялась и поцеловала его в нос:
– На испытания кровати…
…Они встречались почти каждый день и все не могли насытиться друг другом. Егор все больше и больше попадал в эмоциональную и сексуальную зависимость от Николенко, но парень еще не ощущал своей несвободы, она не тяготила, потому что все было хорошо – любовники не ссорились, они переживали медовый месяц. А этот август в Петербурге и впрямь был «медовым» – удивительно солнечным и теплым, один погожий день сменял другой, и казалось, что лето никуда не уйдет… Но медовый месяц не может длиться вечно, да и лето, к сожалению, всегда заканчивается – по крайней мере, в Питере…
Однажды поздним вечером, когда Егор и Зоя, устав от любовных игр, лежали в постели в его квартире, Николенко вдруг горько вздохнула, будто всхлипнула, отвернулась к стенке и сказала тихо, словно продолжая какой-то разговор с самой собой:
– Жить без любви грешно…
