говори, что думаешь, и будь, что будет! Достаточно уязвимая позиция, не правда ли?
– Нет! – нажал сзади на его плечи Ладонин. – Ты вот что: посиди-ка спокойно. Дискуссию я с тобой устраивать не намерен. Все-таки я чуток постарше и поопытнее тебя… Кстати, заметь, я не сказал «поумнее»!.. Так что выслушай теперь мой монолог.
Ладонин хотел вернуться и сесть в кресло за столом, но передумал и корректно устроился на стуле прямо напротив Паши.
– Пепельницей швыряться не будем? – спросил он, чуть передвигая ее для удобства.
– Не будем, – буркнул Козырев.
– И на том спасибо. Так вот. Целью твоего разговора является следующее: я отхожу в сторону. Так?
– Так.
– Нет, ты не понял, я не спрашиваю. Я же попросил – вначале будет мое слово, – поправил Ладонин. – Запомни, Паша. Для начала просто запомни: любые подобные переговоры, в какой бы манере они ни проистекали, нездоровы. Так два героя между собой делят…
Козырев слегка поморщился глаголом «делят».
– …Делят, делят. Именно так. Я бы мог порассуждать об этом, но не буду. А вот скажи мне: надо ли бить рожу парню, если ты застал его в постели со своей девушкой?
– Это когда как.
– А как когда?
– Ну… смотря как он себя ведет… – Козырев снова обозлился на себя, начиная понимать, что игра идет в одни ворота.
– Нет, не так! – хлопнул по столу Ладонин. – К нему претензий нет, если он, конечно, не друг семьи. Решение приняла ДЕ-ВУШ-КА! Понимаешь? С нее и спрос. В существительном «спрос» какой смысл? – Правильно, «спрашивать». Так, может, давай у нее и спросим? У Полины? Только не вызывая ее на любовно-треугольную правилку, как в кинофильмах семидесятых для школьников и подростков. На фига, скажи мне, ставить себя в положение… я извиняюсь… Ну, короче, ты понял. Мы спросим Полину своими действиями – скромными и тактичными. А она даст ответ своими. И если я или ты… Словом, кто-то из нас окажется с ней – то вот с этого момента, и именно с него, тогда и спрос… Но если это испортит отношения между нами… Ну, я даже не знаю, как это комментировать! Конечно, все это отнюдь не означает, что теперь можно, а вернее нужно, приходить кому-нибудь в гости друг к другу. Ты меня понимаешь?…
Под финал своего горячего монолога Ладонин немного сбился и смущенно полез за сигаретой.
– Так ведь условия не равны – у тебя изначально больше шансов, – немного подумав, заявил Козырев.
– А-а… – протянул Ладонин. – Понял. Так ведь если Полина только на мои деньги клюет, это означает, что тебе повезло. Сам посуди – зачем тебе такая?! А я – раскаюсь. Логично?
– Ты давишь, Игорь.
– Э-э, брат, не знаешь ты, что такое давить, – чуть в сторону проговорил Ладонин.
– Все равно мы с тобой не на равных, – гнул свою линию Паша.
– Так мы с тобой и в тайге голышом на равных не будем.
– Почему?
– По кочану! – Ладонин стал понемногу заводиться. – Я ведь не про игру в «норушку» говорю. Ты тут сидишь и намекаешь мне на некий теоретический поединок. Хорошо, пусть будет так. Хотя бы потому, что в зримом поединке твои шансы стремятся к нулю… И не надо гордо вскидывать подбородок! Просто жизнь у нас разная была. К тому же, если бы я на этот зримый поединок пошел, тогда в лучшем случае я – человек неумный. В худшем – непорядочный и стремящийся тебя унизить. Пойми, Павел, не в тебе дело. Ты – здоровый человек, только неопытный. Да и я своими скромными деньгами до кучи тебя раздражаю.
– Нет!
– Да, Козырев! Вот только не вздумай толковать об этом с Полиной. И себе насрешь, и мне.
– Я… – попытался вставить слово Паша.
– А я тебя умоляю: не вздумай произносить слово «любовь»! Это – еще сокровеннее.
Козырев осекся и принялся растерянно крутить пепельницу по столу. Раздался неприятный скрежет стекла по стеклу.
– Все-таки считаешь, что мне по жбану пепельницей – так оно лучше будет?
Козырев сердито оттолкнул пепельницу, и хрустальное стекло, соскочив со стола, с ужасным треском развалилось на тысячи осколочков.
– Ой! – извинился Паша.
– Ты, скорее всего, не в курсе, но долларов под триста эта фиговина стоит, – прикинул Ладонин.
В кабинет заглянула любопытствующая Оля.
– Смотри: а красиво получилось! – по достоинству оценил изящество россыпи стеклянных звездочек на дорогом паркете Игорь. – Может, и не убирать совсем? Назовем это… ну, скажем, «дизайн от Козырева». Ты, Паша, только не считай, что если между нами «гав-гав» не получилось, то ты зря приходил.
– Мне нужно… Короче, дай подумать, – поднялся Козырев.
– Это не мое право – давать тебе или нет, – протянул руку Ладонин.
Козырев пожал и вышел. Спускаясь по лестнице, он чуть не поскользнулся на мраморных полах. «Вот было бы мило! – подумал Паша. – Сворачиваю себе шею, и Ладонин на ладонях выносит меня в неотложку!»
Охранник Артем спокойно открыл перед ним дверь, поскольку находился рядом. Паша уже почти по- товарищески улыбнулся и жестом показал, что просит его пройти первым. Артему нечего было делать на улице, но жест он оценил, а посему с ответной улыбкой вышел.
На улице парни сказали друг другу «спасибо» и разошлись в разные стороны.
«Податься, что ли, в охранники? Интересно, сколько у Игоря за открывание дверей платят?»…
Четырнадцатого октября в одиннадцать часов пятьдесят пять минут долгожданно пали тяжкие оковы, а еще через пять минут в полном соответствии с пророчеством Солнца русской поэзии на центральной проходной «Крестов» Ростика радостно встретили свобода и четверо неизвестных под предводительством адвоката Генриха Семеновича, видимо, символизирующие братьев. Александр Сергеевич Пушкин ошибся лишь в двух моментах – темница во время этого знаменательного события не рухнула, а меча Чекмареву «братья» так и не отдали. Не то зажилили, не то застремались ментов.
Задерживаться подле постылых стен изолятора более, чем это предписывалось существующим на сей счет арестантским этикетом, народ не стал – наскоро распитая прямо на мостовой бутылка дорогого шампанского была изящно расколочена о красный тюремный кирпич, после чего именинник и гости с шумом погрузились в поджидавшие их тачки и с низкого старта ушли в сторону Литейного моста.
С противоположной стороны набережной об этом немедленно просигнализировал опять-таки Александр Сергеевич, но на этот раз не Пушкин – Нестеров. По его сигналу с улицы Михайлова на Арсенальную набережную неторопливо выкатился «семь-три-третий» Пасечника, водитель которого, визуально прикинув расстояние между ним и «бандерлогами», дистанцию пока решил не сокращать. Тогда же, на площади Ленина, зафырчал мотор «семь-три-седьмого»: «грузчики» Эдика вперлись взглядами в набережную, ожидая момента, после которого станет окончательно ясно, в какую именно сторону двинется объект – под мост, на мост или от моста.
И лишь экипаж «семь-три-пятого» в данную минуту не напрягался и никуда не спешил – Козырев и компания ждали возвращения бригадира, моложавая блондинистость которого отныне стала объектом насмешек в отделе как минимум на неделю. Иное дело, что содержание шуток, отпускаемых по поводу «новой внешности» бригадира, особым разнообразием, равно как искрометностью, не блистало.
Женщины в основном картинно закатывали глаза и игриво интересовались: «Мужчинка, а что вы делаете сегодня вечером?» Мужики были еще менее оригинальны и либо осведомлялись у Нестерова по поводу контрабандного товара «Титаник», либо плоско хохмили: «Сергеич, у тебя ус отклеился». Александр Сергеевич из вежливости улыбался, хотя ощущать себя эдаким вот клоуном было неприятно.
Это в прежние годы, когда вопросам персональной маскировки «грузчиков» уделяли самое серьезное внимание, такого рода карнавальность воспринималась как нечто обыденное. И, между прочим, с
