решили, что поработают до конца октября и уйдут по-тихому. Вот «ушли». Богач уже мертв… А со мной вы что сделаете?
— К медальке представим, — усмехнулся Джинн. — Кто дал команду на захват нашей группы?
— Милош.
— Это ты брось. Ты отлично меня понял: кто дал команду Милошу?
— Этого я не знаю. Нас в такие вещи не посвящали. Милош, скорее всего, получал задания по радио.
— Когда поступила команда на захват нашей группы?
— Вчера около семнадцати часов.
— Как конкретно звучала вводная?
— Милош сказал: сегодня в N к местному жителю прикатит группа русских. На «фиате» с дипномерами. Безоружные. Их надо захватить… Обязательно живыми. Все.
— Он сказал, сколько человек будет? — спросил Джинн.
— Трое или четверо.
— Так трое или четверо?
— Какая разница? Раз безоружные — пусть хоть пятеро. Больше пяти в «фиате» не поместится… Верно?
— А все-таки вспомни, Костя, что Милош сказал: трое или четверо?
— Кажется, трое.
— Кажется или точно?
— Я не помню, не помню… Кажется, трое. Какая разница?
— Есть, милый, разница, есть…
С ним работали полтора часа. Задали несколько десятков вопросов. Надо было бы поработать еще, но поджимало время — ночную стрельбу в лесу могли слышать (и наверняка слышали), поэтому нельзя было исключить появление сил ООН или сербской армии. Объясняться с ними, когда вокруг лежат трупы, крайне не хотелось.
— Ну, что будем делать с этим? — спросил Зимин, кивая на бывшего старшего лейтенанта Советской Армии Константина Зинько.
— А что с ним делать? По делам его.
— Не убивайте, — попросил Зинько.
Джинн посмотрел на него тяжело, помолчал и сказал:
— В твоем рюкзаке я нашел золотые коронки… Где ты взял их, земляк?
— Я?
— Ты, ты.
— Я… Я их купил… В карты выиграл. У Богача.
— Вместе с пассатижами? — спросил Джинн тихо.
— Я… я… Это не я. Это Богач. Это он коронки вырывал.
— Ты мародер, Костя Зинько. Если бы ты был просто наемник, я бы, возможно, тебя пощадил… Но человека… мародера. Который носит в рюкзаке горсть золотых коронок и пассатижи… Извини, не могу.
Зинько закрыл глаза, из-под век выкатились слезы. Зимин приложился к бутылке.
— Илья Дми… Илья Дмитриевич, — позвал Зинько. Зимин оторвался от бутылки и посмотрел на мародера бледными глазами:
— Что тебе?
— Илья Дмитр…тырыч… скажите ему. Скажите… Нельзя же так!
— Почему же нельзя? — удивился Зимин. — Под определение комбатанта ты не подходишь и под действие Женевской конвенции, соответственно, не подпадаешь. Расстрелять тебя — и все тут. Мрази станет меньше… Я с Джинном солидарен.
— Но ведь вы юрист… Незаконно, незаконно!
— Э-э, брат, куда тебя понесло… Закон, как учит нас другой юрист — Ульянов В.И. — есть выражение воли классов, которые одержали победу. Ты что же, лейтенант, с Лениным не согласен?
— Не согласен! Не согласен! — закричал Зинько. Кажется, он уже совсем ничего не понимал.
— Мудак, — сказал Зимин. Он был сильно пьян. Он изрядно принял и опьянел на глазах — быстро и тяжело. Вероятно, это было следствием перенесенного стресса. — Мудак. Впрочем, я с Ильичем тоже во многом не согласен. Довольно вульгарно трактовал старик многие вопросы… Но в отношении тебя. Костя, сомнений нет. — Зимин снова приложился к бутылке.
— Но это не я… Не я коронки…
— Не важно, — мотнул головой Зимин. — По законнику Стефана Душана… Сербский, между прочим, свод законов, в середине четырнадцатого века принят… Так вот, по закону Стефана Душана за измену и разбой полагалась смерть и конфискация. За преступление несла ответственность вся задруга. По принципу «брат за брата».
— Они не братья мне! — крикнул Зинько. Зимин пожал плечами:
— Не хочешь отвечать по законнику Стефана Душана? Думаешь, несправедливый закон? Ну давай судить по справедливому… Ты думаешь, что по британскому eguity… что, собственно, переводится как Право справедливости, тебя по головке погладят? Дерьмо! Дерьмо, блядь, дерьмо…
Зимин тяжело поднялся, сплюнул и побрел к костру. Джинн проводил его взглядом и повернулся к Зинько. Зинько заплакал. От костра послышался пьяный голос важняка: «Ведь ты моряк, Мишка…»
В Костайницу их отвез родственник Богдана на старом тарахтящем автобусе… Настроение было подавленное, У всех. Кроме самого Богдана. Прощаясь, Джинн сказал ему:
— Ты автомат свой гансовский выброси, отец. Утопи к черту.
— Еще чего! — возмутился старик. — Я пятьдесят лет с этим автоматом. Он мне дороже старухи. Ишь придумал — утопи.
— Кровь на нем, отец. Коснись что… Извлекут из тел пули, проведут баллистику… Лучше избавиться.
— Из каких тел, сынок? — сказал Богдан. Он смотрел искренними синими глазами. — Ты, сынок, не беспокойся. Никаких тел не будет. Мы здесь живем. У нас свои законы, а эти бандиты уже всех до печенок достали… Я все сделаю, как надо, Олег. Ты не думай, что старик Троевич совсем дурной, из ума выживший. Еще в ту войну в наших краях отряд немцев исчез. Уж как искали, а не нашли. А этих и подавно не найдут… Ты, сынок, не беспокойся — не было ничего. Как мой друг Павел говорил: все будет крыто-шито.
— Шито-крыто, — механически поправил Джинн.
— Нет, Павел говорил: крыто-шито.
— Хорошо, пусть будет крыто-шито.
В автобусе к Джинну подсел Мукусеев:
— Худо выглядишь, Олег.
— А ты лучше?
— Пожалуй, я и не лучше. Не знаю, в зеркале себя не видел. Слушай… Я хотел спросить: что вы узнали от этого?
— От кого?
— От урода, которого допрашивали. Ты же отодвинул меня от допроса.
— Что значит «отодвинул»? Ты — государственный деятель, член ВС. Тебе просто нельзя влезать в эту кухню. Представь себе заголовки в газетах: «Депутат высшего законодательного органа России лично допрашивает бандита»… Здорово?
— Не очень… Спасибо за заботу об авторитете ВС. Однако, что все-таки вы выяснили? — Джинн откинулся на подголовник:
— Да ничего особенного… Обычные бандюки, блуждающая стая. Случайно наскочили на наш «фиат», решили поживиться чем-нибудь.
— Стой, Джинн! Ты же говорил: они ждали нас, именно нас.
— И ты поверил? Ну ты даешь, Вован. Это я для гражданина следователя дуру прогнал, а то он чего-то занервничал.
