Моряк не плачет.
И не теряет бодрость духа никогда!
Джинн поднял голову — старик Троевич стоял на скале и стрелял из немецкого МП… Та-та-та-та… Та- та-та-та… Ведь ты моряк, Пашка! Моряк не плачет… Та-та-та-та…
Вставало солнце. Джинн засмеялся и закричал: «И не теряет бодрость духа никогда! Есть все-таки Бог! Есть! Я люблю тебя, Сабина! Я ЖИВ! ЖИВ! ЖИВ! Еще повоюем. Еще вставим этим уродам по самое не балуйся. Ух, как хорошо жить, Богдан!»
— Я, — говорил Троевич, — сразу понял, что напали на вас. Как стрельбу услышал — сразу и понял… А старуха меня не пускала. Куда, говорит, ты, старый хрен, прешься? Какой из тебя ратник? У тебя уж яйца седые… Баба! Чего она понимает? Яйца-то нужны совсем по другой части. А автомат гансовский я с войны сохранил. Нигде ни одной коржавинки нет. Как часы работает. Видал, Олег?
— Видал, отец, — кивнул Джинн.
— Ловко я их расху…чил?
— Ловко, отец.
— У меня еще «стэн» есть. Британский. Но — говно… Наливай, Олег.
У Джинна тряслись руки. Когда стрелял — не тряслись, а тут пришел отходняк. Он попросил Мукусеева:
— Плесни, Володя…
Мукусеев налил ракии. Богдан Троевич встал и торжественно произнес:
— Братья! Вы обрадовали меня трижды. Первый раз, когда вы пришли. Я знал, что когда-нибудь вы придете… Я дождался. Я счастлив. Второй раз вы обрадовали меня, когда эта банда на вас напала… Да, да, Илья, не смейся. Когда на вас напали — пришло мое время. Я сказал старухе: Зойка, гони Пончика. А Зойка заорала: куда ты, старый пень? У тебя уже яйца седые… А при чем здесь яйца? Я что — на еб…ю собрался? Я достал гансовский автомат, оседлал Пончика…
Мукусеев лежал у костра, слушал, что говорит дед Богдан. Постреливали угольки, низенький, мохноногий Пончик ел хлеб. Владимир не верил, что все это происходит с ним. Все такие штуки происходят в другом измерении — в кино, в книжках, но никак не в жизни.
Взошло солнце, испарилась роса. Они сидели около костра, седой старик размахивал руками. На груди у него мотался автомат времен Второй мировой. Рядом с дедом стоял ослик Пончик. Дед чего-то говорил… так бывает?…
Бывает. Но только во сне.
— И третий раз вы обрадовали меня, когда все-таки пришлось пострелять. Ты видел, Олег, как я их разделал?
— Видел, отец.
— Вот! Зойке расскажешь, как я их бил?
— Да, отец, расскажу.
— Скажи ей, что бил их как Пашка. Она ведь не меня любила — Пашку… Эх, Павел!… А правда, что у вас в России есть остров Кронштадт? Говорят, он большой, как Сараево?
— Да, отец, есть такой остров. У самого Санкт-Петербурга.
— Я всегда говорил Зойке: есть такой остров… Оттуда — святые Петр и Павел… Нет, вру. Петр — болгарин. Но пел по-русски. Выпьем, братья. Я люблю вас. Вода в Дрине холодная, а сердце у серба горячее.
Джинн вырвал кляп изо рта связанного человека. В живых осталось двое бандитов, но только этот был пригоден для допроса. Джинн вырвал кляп, человек закашлялся и сказал хрипло по-русски:
— Руки развяжи.
— О-о, никак землячок?
— Руки развяжи, занемели… Я ведь тоже офицер.
— Наемник? — с брезгливостью спросил Джинн.
— Я прошу: руки развяжи, полковник.
— Льстишь. Всего лишь майор. — Джинн перевернул пленного на грудь. — Добротно тебя, землячок, прокуратура спеленала.
— Могем, — подтвердил, присаживаясь рядом, Зимин. — Развязать?
— Извольте, Илья Дмитрич.
Зимин дернул за кончик веревки — узлы разъехались. Человек со стоном сел, стал растирать запястья. Смотрел угрюмо, исподлобья. Зимин протянул ему бутылку: выпей, земляк… Тот благодарно кивнул и резко выбросил вперед кулак. Не успел — Джинн перехватил руку, вывернул и швырнул его тело как куль. Упала на траву бутылка, чертыхнулся Зимин:
— Черт! Вот сука какая — грамм сто вылилось… Убью гада. — Зимин сложил руки в замок и ударил пленного по лицу. Джинн усмехнулся и спросил:
— Вы считаете, что это законный метод ведения допроса, Илья Дмитриевич?
— А это еще не допрос, Олег… Допрос-то впереди. Это ему за борзоту. — Зимин отхлебнул из горлышка, протянул Джинну бутылку, но тот покачал головой. Зимин поставил бутылку в сторону, на камень, закурил, улыбнулся и сказал:
— А теперь будем разговаривать.
— А если не будем? — спросил, стирая кровь с лица, наемник.
— Не говнись, земляк. Будем. Еще и как будем.
— Мне резону с вами говорить нет — я гражданин Украины. — Джинн выметнул вперед руку с «ремингтоном» — ствол «воткнулся» в солнечное сплетение пленного. Тот охнул, повалился набок.
— Да будь ты хоть гражданин Тринидад и Тобаго, а отвечать на вопросы будешь, незалежный ты наш… начинайте, Илья Дмитриевич.
— Благодарю вас, Олег Иванович… Вы, кстати, считаете, что ваши методы ведения допроса более законны, чем мои?
— Не надо, — поморщился Джинн. — У меня ПОЛЕВЫЕ методы… Согласно законам военного времени.
— Не существует никаких законов военного времени, Олег. Это я тебе как юрист говорю. Существует только разница в репрессивных санкциях. За одно и то же воинское преступление военнослужащий может получить три года в мирное время и расстрел в военное, но в принципе…
— Незалежный землячок, — перебил Джинн, — как раз звал себя офицером.
Они очень «по-светски» беседовали между собой, ожидая, пока пленный очухается после удара Джинна. Наконец тот пришел в себя. Зимин сказал:
— Фамилия, имя, отчество. Адрес. Год и место рождения.
А Джинн добавил:
— Номер части в Советской Армии. Звание и должность.
С «земляком» работали полтора часа. Под перекрестным допросом он очень быстро поплыл. Сначала пытался темнить, но долго обманывать опытнейшего важняка Генпрокуратуры и поднаторевшего на допросах разведчика ГРУ, разумеется, не мог… Вместе со своим товарищем, тоже офицером, он приехал в Югославию в 92-м. Развалился Советский Союз, армия что в России, что на Украине сидела на голодном пайке. Вербовщик сам нашел их в Киеве. Наобещал золотые горы… Терять было нечего, и они подались в Сербию. Сначала воевали за сербов, потом попали в плен. Хорваты запросто могли их расстрелять, но не расстреляли — предложили повоевать за свободу Хорватии. Им, в принципе, было все равно. Деньги-то платили не сербские, не хорватские, а немецкие и американские.
Потом они попали в окружение, едва вырвались и примкнули к группе Милоша… Кто такой Милош? А черт его знает, кто такой Милош… Авантюрист. Группа работала сама по себе — ни за сербов, ни за хорватов. Но кто-то Милоша финансировал, снабжал деньгами. Транспортом, средствами связи. Понятно, что Милош не был сам по себе. Кто-то ставил ему задачи. Они взрывали и сербские храмы и хорватские. Похищали людей, обстреливали ооновцев… Им с другом было понятно, что добром все это не кончится, они
